Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

Раздалась пулеметная очередь. Клапо поднял брови.

— Э! — сказал он, возвращаясь на свое место. — Начинают стрелять по-настоящему.

Матье повернулся к Шассерьо.

— Что ж, — оживленно сказал он, — думаю, мы фрицам зададим жару.

Шассерьо не ответил. У него был отяжелевший, грубый, почти сонный вид.

— Ты что, не понимаешь, что они тянут время? — раздраженно спросил Матье. — Я думал, что они сразу уплатят нам по счету.

Шассерьо удивленно поглядел на него, потом посмотрел на часы.

— Не прошло и трех минут, как проехали мотоциклисты. Возбуждение Матье спало; он стал смеяться. Шассерьо наблюдал, Матье смотрел на своего мертвеца и продолжал смеяться. В течение долгих лет он напрасно пытался действовать: у него постепенно крали его действия; крали бессчетно. Но на сей раз у него ничего не похитили. Он нажал на гашетку, и на сей раз нечто произошло. «Что-то бесповоротное», — подумал он, продолжая смеяться. Его барабанные перепонки были изрешечены взрывами и криками, но он их едва слышал; он с удовлетворением смотрел на своего мертвеца. «Он чувствовал, что умирает, мать его так! Он понял, этот малый, понял!» Его мертвец, его работа, след его пребывания на земле. Его охватило желание убивать еще: это легко и забавно; он хотел бы погрузить всю Германию в траур.

— Осторожно.

Вдоль стены полз человек с гранатой в руках. Матье прицелился в это странное вожделенное существо; его сердце гулко колотилось в груди.

— Гадство!

Промазал. Предмет скрючился, стал растерявшимся человеком, который озирался по сторонам, ничего не понимая. Туг выстрелил Шассерьо. Немец расслабился, как пружина, вскочил на ноги, подпрыгнул, быстро вращая рукой, бросил гранату и рухнул на спину прямо посреди мостовой. В тот же миг выскочили стекла, на ослепляюще тусклом дне Матье увидел тени, извивающиеся на первом этаже мэрии, потом в глазах у него потемнело, замелькали какие-то желтые пятна. Он был в ярости — Шассерьо запоздал.

— Вот блядь! — повторял он в бешенстве. — Вот блядь!

— Не злись, — сказал Шассерьо. — Он тоже промахнулся, ребята на втором этаже.

Матье моргал глазами и тряс головой, чтобы избавиться от ослеплявших его желтых пятен.

— Осторожно, — сказал он, — я слепну.

— Пройдет, — успокоил Шассерьо, — целься, мать-перемать, в типа, которого я подстрелил, если он побежит.

Матье наклонился; теперь он видел немного лучше. Фриц лежал на спине с широко открытыми глазами и подергивался. Матье приложил приклад к плечу.

— Не сходи с ума! — сказал Шассерьо. — Не переводи зря патроны.

Матье недовольно опустил ружье. «Он, может, еще выпутается, этот выблядок!» — подумал он.

Дверь мэрии широко распахнулась. На пороге появился человек, он продвигался с некой вальяжностью. Он был обнажен по пояс: казалось, с него содрали кожу. С его багровых шероховатых щек свисали ошметки кожи. Вдруг он начал вопить, два десятка винтовок выстрелили одновременно, человек в дверях зашатался и ничком рухнул на ступеньки крыльца.

— Это не из наших, — сказал Шассерьо.

— Нет, — сдавленным от бешенства голосом сказал Матье. — Он из наших. Его зовут Латекс.

Его руки дрожали, глаза болели; дрожащим голосом он повторил:

— Его звали Латекс. У него было шестеро детей.

Внезапно он наклонился, прицелился в раненого, который, казалось, глядел на него широко раскрытыми глазами.

— Ты заплатишь за него, сволочь!

— Ты что, чокнулся?! — крикнул Шассерьо. — Я же тебе сказал: не переводи патроны.

— Отстань! — отмахнулся Матье.

Он не торопился стрелять: «Если этот мерзавец меня видит, ему сейчас погано». Он прицелился тому в голову и выстрелил: голова немца разлетелась, но конечности продолжали двигаться.

— Сволочь! — крикнул Матье. — Сволочь!

— Осторожно, мать твою! Посмотри налево. Появились пять или шесть немцев. Шассерьо и Матье

начали стрелять, но немцы изменили тактику. Они прятались по углам и, казалось, выжидали.

— Клапо! Дандье! Сюда! — позвал Шассерьо. — Здесь хреново!

— Не могу, — отозвался Клапо.

— Пинетт! — крикнул Матье.

Пинетт не ответил. Матье не посмел обернуться.

— Осторожно!

Немцы сделали перебежку. Матье выстрелил, но они уже успели пересечь улицу.

— Черт побери! — крикнул Клапо. — Под деревьями полно фрицев. Кто их пропустил?

Все промолчали. Под деревьями копошились, и Шассерьо выстрелил наугад.

— Без катавасии их оттуда не выбить.

Из школы начали стрелять; укрывшись за деревьями, немцы им отвечали. Из мэрии больше не стреляли. Земля на улице тихо дымилась.

— Не стреляйте по деревьям! — крикнул Клапо. — Только патроны зря тратите!

В эту минуту у фасада мэрии, на уровне второго этажа разорвалась граната.

— По деревьям карабкаются, — сказал Шассерьо.

— Если это так, — ответил Матье, — мы их накроем. Он пытался что-нибудь рассмотреть сквозь листву; он

увидел, как чья-то рука описала дугу, и тут же выстрелил. Слишком поздно: мэрия взорвалась, окна второго этажа были выбиты; глаза Матье снова заволокла желтизна. Он выстрелил наугад: он видел, как большие зрелые плоды перемещаются с ветки на ветку, но не различал, падают они или спускаются.

— Из мэрии больше не стреляют, — сказал Клапо.

Они прислушивались, затаив дыхание. Немцы непрерывно стреляли, но мэрия не отвечала. Матье вздрогнул. Значит, погибли. Куски кровавого мяса на развороченном полу в пустых залах.

— Мы не виноваты, — сказал Шассерьо. — Их было слишком много.

Внезапно клубы дыма повалили из окон второго этажа; сквозь дым Матье различил красно-черные языки пламени. В мэрии кто-то начал кричать, голос был пронзительный и почти беззвучный, голос голосящей женщины. Матье почувствовал дурноту. Шассерьо выстрелил.

— Ты с ума сошел! — крикнул ему Матье. — Зачем ты стреляешь по мэрии? Ты же сам ругал меня, что я перевожу зря патроны!

Шассерьо нацелился на окна мэрии и трижды выстрелил в языки пламени.

— Не могу больше выносить этого крика, — ответил Шассерьо.

— Он все равно кричит, — сказал Матье. Застыв, они вслушивались. Голос ослабел.

— Кончено.

Но вдруг вопли возобновились, страшные, нечеловеческие вопли. Они начинались на басах и поднимались до визга. Матье, не удержавшись, тоже выстрелил в окно мэрии, но безрезультатно.

— Стало быть, он не хочет подыхать! — сказал Шассерьо. Вдруг крики затихли.

— Уф! — вздохнул Матье.

— Кончено, — сказал Шассерьо. — Загнулся.

Ни под деревьями, ни на улице ничто больше не шевелилось. Солнце золотило фронтон горящей мэрии. Шассерьо посмотрел на часы.

— Семь минут, — сказал он.

Матье изнемогал от жары, он превратился в сплошной ожог. Прижимая руки к груди, он медленно опускал их вниз, до живота, чтобы убедиться, что цел и невредим. Вдруг Клапо сказал: