Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Они на крышах.

— На крышах?

— Как раз напротив нас, они стреляют по школе. Черт, этого еще не хватало!

— Чего?

— Они устанавливают пулемет. Пинетт! — крикнул он. Пинетт отполз назад.

— Давай сюда! Сейчас будут обстреливать ребят из школы. Пинетт стал на четвереньки: он смотрел на них с отсутствующим видом.

Лицо его было землисто-серым.

— Плохи дела? — спросил Матье.

— Наоборот, все отлично, — сухо ответил он. Пинетт прокрался к Клапо и стал на колени.

— Стреляй! — распорядился Клапо. — Стреляй по улице, чтобы отвлечь их. А мы займемся пулеметом.

Пинетт, не говоря ни слова, стал стрелять.

— Целься, мать твою! — рявкнул Клапо. — Кто же с закрытыми глазами стреляет?

Пинетт вздрогнул и, казалось, сделал над собой огромное усилие; щеки его чуть порозовели; вытаращив глаза, он прицелился. Рядом с ним Клапо и Дандье палили безостановочно. Клапо издал победный крик.

— Готово! — закричал он. — Готово! Его песенка спета. Матье прислушался: полная тишина.

— Да, — сказал он. — Но и ребята больше не стреляют. Школа молчала. Три немца, прятавшиеся за деревьями,

бегом пересекли улицу и распахнули дверь школы. Они вбежали туда и вскоре высунулись из окон второго этажа, они размахивали руками и что-то кричали. Клапо выстрелил, немцы скрылись. Через несколько минут впервые с утра Матье услышал возле уха свист пули. Шассерьо посмотрел на свои часы.

— Десять минут, — сказал он.

— Да, — отозвался Матье. — Это начало конца. Мэрия горела, немцы заняли школу; было ощущение,

будто Францию разгромили вторично.

— Стреляйте, мать-перемать!

Немцы осторожно выглядывали у входа на плавную улицу. Шассерьо, Пинетт и Клапо выстрелили. Головы мгновенно исчезли.

— На этот раз они нас засекли.

Снова тишина. Долгая пауза. Матье подумал: «Что они замышляют?» На главной улице четыре убитых, поодаль еще два: это все, что мы смогли сделать. Теперь пора завершать работу: погибнуть самим. А что это такое для немцев? Десять минут задержки в предусмотренном графике.

— Сзади! — вдруг предостерег Клапо.

Маленькое приземистое чудовище, сверкая на солнце, катилось к церкви.

— Schnellfeuerkanon [13] Скорострельная пушка (нем.). , — сквозь зубы сказал Дандье. Матье пополз к ним. Они стреляли, но никого не было

видно: казалось, пушка катится сама. Они стреляли для очистки совести, потому что еще не кончились патроны. У них были прекрасные, спокойные, усталые лица, их последние лица.

— Назад!

Внезапно слева от пушки появился крепыш без кителя. Он не пытался укрыться: он спокойно отдавал распоряжения, поднимая руку. Матье резко выпрямился: этот человек с незащищенной шеей искушал его.

— Назад, ползком!

Зев пушки медленно приподнялся. Матье не пошевелился: он стоял на коленях и целился в фельдфебеля.

— Ты что, не слышишь?! — крикнул ему Клапо. — Спокойно! — проворчал Матье.

Он выстрелил первым, приклад винтовки толкнулся ему в плечо; раздался сильный взрыв, как эхо его выстрела, он увидел пламя, потом услышал долгий мягкий шум разрыва.

— Мимо! — сказал Клапо. — Слишком высоко взяли.

Фельдфебель барахтался, суча ногами. Матье, улыбаясь, смотрел на него. Он собирался его прикончить, но тут появились два солдата и унесли его. Матье пополз, пятясь, и лег рядом с Дандье. Клапо уже поднимал люк.

— Живее! Спускаемся! Дандье покачал головой:

— Внизу нет окон. Они переглянулись.

— Надо беречь патроны, — сказал Шассерьо.

— Много их у тебя осталось?

— Две обоймы.

— А у тебя, Дандье?

— Одна.

Клапо закрыл люк.

— Ты прав, надо их экономить.

Матье услышал сзади хриплое дыхание; он обернулся: Пинетт сильно побледнел и тяжело дышал.

— Ты ранен?

Пинетт яростно взглянул на него.

— Нет.

Клапо внимательно поглядел на Пинетта.

— Если хочешь спуститься, дружок, то никто тебя не держит. Никто больше никому ничего не должен. Но, понимаешь, это наши патроны. И мы не можем их терять задарма.

— Мать твою так! — выругался Пинетт. — С какой стати я спущусь, если Деларю остается?

Он дополз до парапета и принялся беспорядочно стрелять.

— Пинетт! — крикнул Матье.

Пинетт не ответил. Над ним свистели пули.

— Брось, — сказал Клапо. — Это его отвлекает.

Пушка пальнула еще дважды. Они услышали над головой глухой удар, от потолка отвалился кусок штукатурки; Шассерьо вытащил часы.

— Двенадцать минут.

Матье и Шассерьо доползли до парапета. Матье сел на корточки рядом с Пинеттом, Шассерьо стоял справа от него, наклонившись вперед.

— Не так уж плохо: двенадцать минут продержались, — сказал Шассерьо. — Не так уж плохо.

Воздух засвистел, заревел, ударил Матье прямо в лицо: тяжелый и горячий, как каша. Матье сел на пол. Кровь ослепила его, руки были красны до запястий; он тер глаза, и кровь на руках смешивалась с кровью на лице. Но это была не его кровь: Шассерьо сидел без головы на южной части парапета; из его шеи, булькая, пузырилась кровь.

— Я не хочу! — закричал Пинетт. — Не хочу!

Он вскочил, подбежал к Шассерьо и ударил ему в грудь прикладом. Шассерьо зашатался и опрокинулся через парапет. Матье видел, как он падает, и не испытывал волнения: это было как бы начало его собственной смерти.

— Не жалей патронов, ребята! — крикнул Клапо.

Площадь вдруг заполнилась солдатами. Матье снова занял свой пост и стал стрелять. Дандье стрелял, стоя рядом с ним.

— Ну и мясорубка, — смеясь, сказал Дандье.

Вдруг он выпустил винтовку, и она упала на улицу, а он привалился к Матье, повторяя:

— Дружище! Дружище!

Матье оттолкнул его движением плеча, Дандье упал назад, и Матье продолжал стрелять. Он еще стрелял, когда на него рухнула крыша. Балка упала ему на голову, он выпустил винтовку из рук и упал. «Пятнадцать минут! — думал он в бешенстве. — Я отдал бы все, что угодно, чтобы продержаться пятнадцать минут!» Приклад винтовки торчал из груды развороченного дерева и обломков черепицы, он притянул его к себе: винтовка была липкая от крови, но заряженная.

— Пинетт! — крикнул Матье.

Никто не ответил. Обвал крыши загромождал всю северную часть настила, обломки и балки завалили люк; с зияющего потолка свисала железная перекладина; Матье был один.

— Мать-перемать! — громко сказал он. — Мы обязаны продержаться пятнадцать минут.

Он подошел к парапету и стоя начал стрелять. Это был подлинный реванш: каждый выстрел мстил за его прошлые ошибки. «Выстрел за Лолу, которую я не осмелился обокрасть, выстрел за Марсель, которую я посмел оставить, выстрел за Одетту, с которой я не решился переспать. А этот — за книги, которые я не дерзнул написать, этот — за путешествия, от которых я отказался, этот — за всех людей скопом, которых я почти ненавидел и старался понять». Он стрелял, заповеди разлетались на глазах, бах, возлюби ближнего, как самого себя, бах — в эту гадскую рожу, не убий, бах — в этого поганого типа напротив. Он стрелял в Человека, в Добродетель, во весь Мир: Свобода — это Ужас, пылало здание мэрии, пылала его голова; пули свистели, он был свободен, как воздух, земной шар взорвется, и я вместе с ним, он выстрелил, посмотрел на часы: четырнадцать минут тридцать секунд; ему не о чем было больше просить, кроме как о полуминутной отсрочке, как раз столько понадобится, чтобы выстрелить в этого импозантного и такого горделивого офицера, который бежит к церкви; он выстрелил в красавца-офицера, во всю Красоту Земли, в улицу, в цветы, в сады, во все, что он любил. Красота уродливо дернулась, и Матье выстрелил еще раз. Он выстрелил, он был чист, всемогущ, свободен. Пятнадцать минут.