Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

Лейтенанты Прекл и Тондер были сопляки, студентики, натасканные в политике сегодняшнего дня и настолько уверовавшие в величие гения, который изобрел великую новую систему, что им даже не приходило в голову утруждать себя размышлениями об ее практических результатах. Оба они были весьма сентиментальные молодые люди, склонные и к слезам, и к припадкам бешеной ярости. Лейтенант Прекл носил под крышкой карманных часов локон, завернутый в кусочек голубого шелка; отдельные волоски из этого локона то и дело вылезали наружу и путались в пружине, вследствие чего лейтенант имел при себе и ручные часы. Прекл был веселый молодой человек, профессиональный партнер из дансинга, но тем не менее он умел хмуриться, как Предводитель, и умел делать строго задумчивый вид, тоже, как Предводитель. Он презирал вырождающееся искусство и собственными руками изуродовал несколько полотен. Иногда, сидя где-нибудь в кабаре, он делал карандашные наброски своих приятелей, настолько удачные, что его уговаривали заняться рисованием всерьез. У Прекла было несколько белокурых сестер, которыми он так гордился, что однажды чуть не поднял целую историю, заподозрив, будто их обесчестили. Сестры несколько взволновались, боясь, как бы не нашлось желающих доказать правильность обвинения, что не представляло бы особых трудностей. Почти все свое свободное время лейтенант Прекл мечтал о том, как бы ему совратить белокурую сестру лейтенанта Тондера, пышную девицу, предпочитавшую в качестве совратителей более пожилых мужчин, которые, в отличие от лейтенанта Прекла, не портили ей прически. Лейтенант Тондер был поэт — мрачный поэт, мечтавший о совершенной, идеальной любви между возвышенно мыслящими молодыми мужчинами и неимущими девушками. Поэтический горизонт этого сумрачного романтика был столь же широк, сколь и его жизненный опыт. Он часто бормотал белые стихи, обращаясь к воображаемым таинственным женщинам. Он страстно ждал смерти на поле боя, с рыдающими родителями на заднем плане и с Предводителем — бесстрашным, но грустным свидетелем конца молодой жизни. Он часто рисовал мысленно свою смерть — на обломках орудий поблескивают лучи заходящего солнца, вокруг молча, опустив голову, стоят солдаты, а полногрудые матери-любовницы — Валькирии — проносятся в пухлых облаках под отдаленные громовые раскаты вагнеровской музыки. Он даже заготовил на всякий случай предсмертные слова.

Таковы были штабные полковника Лансера, и каждый из них играл в войну, как дети играют в пятнашки. Для майора Хантера война была арифметической задачей, которую надо решить, прежде чем думать о возвращении домой, к своему камину. Для капитана Лофта — надлежащей карьерой для надлежащим образом воспитанного молодого человека, а для лейтенантов Прекла и Тондера — каким-то сновидением, лишенным всякой реальности. И до сих пор война была для них игрой — отменное вооружение, отменная подготовка, и все это, пущенное в ход против безоружных и неподготовленных противников. Они не проиграли ни одного сражения и не потерпели сколько-нибудь серьезного урона. Как и все люди, они были способны и струсить, и совершить отважный поступок — в силу обстоятельств, не от них зависящих. И только один полковник Лансер знал, что такое война на самом деле.

Двадцать лет назад Лансер побывал в Бельгии и во Франции, и теперь он заставлял себя не думать о том, что ему было хорошо известно, — не думать, что война складывается из предательства и ненависти, из промахов бездарных генералов, мучений, убийств, болезней, усталости; не думать, что все остается по-прежнему, когда она кончается, если не считать нового упадка сил и новой ненависти. Лансер твердил себе, что он солдат, обязанный выполнять приказы командования. Солдату не полагалось размышлять и задавать вопросы, от него требовалось только выполнение приказов. И Лансер пытался прогнать от себя тошнотворные воспоминания о прошлой войне, прогнать мысль, что эта война будет ничем не лучше. Эта должна быть другой, повторял он самому себе по пятидесяти раз на дню; эта должна быть совсем другой.

Когда люди маршируют в колонне, смешиваются с толпой, играют в футбол, воюют, четкость представлений у них теряется, реальные вещи становятся нереальными, мозг застилает туманом. Напряжение и подъем, усталость, движение — все это сливается в какой-то нескончаемый серый сон, и, когда этот сон все-таки подходит к концу, трудно бывает вспомнить, как ты убивал людей или приказывал убивать другим. И тогда те, которых там не было, говорят тебе, как все это происходило, и ты неопределенно соглашаешься: «Да, вероятно, так».

Штаб занял три комнаты в верхнем этаже дворца мэра. В спальнях офицеры поставили койки, сложили свои вещи, а в соседней комнате, приходившейся как раз над маленькой приемной в нижнем этаже, устроили нечто вроде клуба, не отличавшегося особыми удобствами. В клубе стояли несколько стульев и стол. Тут офицеры писали и читали письма, разговаривали, пили кофе, работали и отдыхали. В простенках между окнами висели картины, на которых были изображены коровы, озера и маленькие крестьянские домики, а из окон открывался вид на город и залив, на гавань, где стояли торговые суда, и на гавань, где угольные баржи подходили к причалам, грузились и уходили в море. Они смотрели из окон на улицы маленького городка, которые стягивались от площади к заливу, на рыбачьи лодки, стоявшие на якоре со свернутыми парусами, и вдыхали запах вяленой рыбы, долетавший сюда с отмели.

Посредине комнаты стоял большой стол, и за ним сидел майор Хантер. Чертежная доска одним концом упиралась ему в колени, другим лежала на столе; вооружившись рейсшиной и наугольником, Хантер работал над чертежом нового подъездного пути. Чертежная доска ерзала, и майор злился на нее. Он крикнул через плечо:

— Прекл! — и потом: — Лейтенант Прекл!

Дверь в спальню открылась, и на пороге появился лейтенант. Одна щека у него была намылена. В руке он держал кисточку.

— Да? — сказал он.

Майор Хантер качнул чертежную доску.

— Мой треножник еще не пришел с багажом?

— Не знаю, сэр, — сказал Прекл. — Я не смотрел.

— Так посмотрите. Без подставки, да при таком освещении! Придется еще раз сделать в карандаше, прежде чем начинать тушью.

Прекл сказал:

— Хорошо, я побреюсь, тогда посмотрю.

Хантер с раздражением перебил его:

— Подъездной путь гораздо важнее, чем ваши заботы о собственной внешности. Поищите в той груде парусиновый чехол, вроде футляра для хоккейных клюшек.

Прекл вышел. Дверь направо открылась, и через порог шагнул капитан Лофт. Он был в каске, при бинокле, при револьвере и с множеством кожаных сумок и чехлов. Войдя в комнату, он сейчас же стал снимать с себя всю эту амуницию.