Жермена Сталь - Коринна, или Италия

Люсиль, на чьей обязанности лежало чтение вслух богослужебных текстов, стояла на коленях возле матери. Сначала она прочитала главу из Евангелия, а потом молитву, составленную применительно к сельской и семейной жизни. Ее сочинила сама леди Эджермон, и встречавшиеся там суровые выражения составляли удивительный контраст с нежным и робким голосом девушки, читавшей молитву; особенное впечатление производили дышавшие суровостью заключительные слова, которые Люсиль произнесла с душевным трепетом. Помолившись за всех слуг дома, за родных, за короля и отечество, она продолжала: «Даруй нам еще одну милость, о Господи! да живет наша наследница до конца своих дней с душой, не запятнанной ни единой нечистой мыслью, ни единым чувством, чуждым ее долгу; и да простятся ее матери, которая вскоре предстанет пред Тобою, о Боже, все ее прегрешения, ради добродетели ее единственного дитяти!»

Люсиль повторяла эту молитву каждый день. Но в этот вечер в присутствии Освальда она была взволнована более обычного, и из глаз у нее полились слезы, прежде чем она успела закончить чтение и закрыть лицо руками, чтобы никто их не увидел. Но Освальд заметил их; с умилением и глубоким уважением глядел он на юную девушку, полуребенка, чьи глаза, казалось, еще хранили отблеск воспоминаний о небе. Среди всех этих лиц, на которых были написаны болезни и старость, прелестный образ Люсиль казался воплощением Божественного милосердия. Лорд Нельвиль долго размышлял о несравненной красоте Люсиль, о строгой и уединенной жизни, какую она вела вдали от света, не ведая ни удовольствий, ни светских успехов, и душа его исполнилась самого чистого восторга. Мать Люсиль также была достойна уважения и пользовалась им; это была женщина еще более требовательная к себе, чем к другим. Ее ограниченность скорее объяснялась крайней суровостью ее принципов, нежели недостатком природного ума; и несмотря на цепи, которые она на себя наложила, и на воспитанный ею в себе ригоризм, в ней жила страстная любовь к дочери, тем более страстная, что жесткость ее характера происходила от подавленной чувствительности и придавала особенную силу единственной привязанности, какую она в себе не заглушила.

В десять часов вечера в доме воцарилось глубокое молчание. Освальд мог на свободе размышлять о прошедшем дне. Он не признавался даже самому себе, что Люсиль произвела на него сильное впечатление; быть может, это еще было и не совсем так; но хотя было еще свежо очарование Коринны, пленявшей его своими разнообразными дарованиями, в его душе звучала какая-то сладостная музыка при мысли о Люсиль. Картины семейного счастья рисовались ему скорее на фоне этого уединенного поместья, чем триумфального шествия Коринны; к тому же Освальд не мог скрыть от себя, что отец предназначал ему в жены именно Люсиль; но он любил Коринну и был любим ею; он поклялся никогда не связывать себя брачным обетом с другой женщиной и по-прежнему намеревался на следующий день сообщить леди Эджермон, что он хочет жениться на Коринне. Он уснул, мечтая об Италии; и все же ему приснилась Люсиль, которая в образе ангела парила над его головой; он проснулся и хотел стряхнуть с себя этот сон, но, задремав, снова увидел его, однако на сей раз ангел куда-то улетел; когда же он совсем пробудился, то пожалел, что не смог удержать видение, скрывшееся из его глаз. Начинало светать, и Освальд решил прогуляться по парку.

Солнце едва взошло, и лорд Нельвиль думал, что в доме еще никто не встал. Он ошибался: Люсиль уже рисовала, сидя на балконе. Ее неприбранные волосы развевались на ветру. Она напомнила лорду Нельвилю видение, явившееся ему во сне, и на миг ему почудилось, что перед ним какое-то неземное существо. Однако он тут же устыдился, что его смутила такая безделица. Постояв некоторое время перед балконом, он поклонился Люсиль, но она не отводила глаз от работы и не заметила его. Он продолжал свою прогулку и еще горячее, чем прежде, желал увидеть Коринну, чтобы она рассеяла овладевшее им смутное, необъяснимое волнение. Люсиль привлекала его своей непонятностью и загадочностью, и ему хотелось, чтобы блистательный гений Коринны отогнал от него этот воздушный образ, беспрестанно менявший свои черты в его воображении.

Наконец он пошел в гостиную и встретил там Люсиль; она вставляла в маленькую коричневую рамку только что сделанный ею рисунок, который собиралась повесить на стене перед чайным столиком матери. Освальд взглянул на рисунок: белая роза на стебле была изображена с тонким мастерством.

— Так вы умеете рисовать? — спросил девушку Освальд.

— Нет, милорд, я умею только копировать цветы, и то самые простые: здесь нет учителей, но меня кое-чему научила сестра, которая давала мне уроки.

При этих словах она вздохнула. Лорд Нельвиль густо покраснел.

— А где же теперь ваша сестрица? — спросил он.

— Ее уже нет в живых, — ответила Люсиль, — и я всегда буду оплакивать ее.

Освальд понял, что Люсиль тоже обманули, сообщив ей о смерти сестры; но слова: «Я всегда буду оплакивать ее», говорившие, как ему показалось, о ее доброте, умилили его. Внезапно она спохватилась, что осталась наедине с лордом Нельвилем, и уже хотела уйти, когда в комнату вошла леди Эджермон. С удивлением и строгостью посмотрела она на Люсиль и подала ей знак удалиться. Освальд сперва ничего не заметил, но догадался по взгляду леди Эджермон, что ее дочь, оставшись с ним несколько минут без матери в гостиной, совершила на редкость предосудительный поступок; он был тронут этим, словно получил доказательство ее глубокого интереса к нему.

Леди Эджермон опустилась в кресло и отослала слуг, которые привели ее, поддерживая под руки. Она была бледна, и губы ее дрожали, когда она предложила лорду Нельвилю чашку чая. Он заметил ее волнение, и овладевшая им неловкость еще больше усилилась, но, воодушевленный желанием защитить любимую женщину, он начал разговор.

— Сударыня, — сказал он, — в Италии я часто встречался с одной женщиной, которая имеет к вам очень близкое отношение.

— Не думаю, — сухо ответила она, — в этой стране никто не имеет ко мне близкого отношения.

— Я все-таки полагаю, — продолжал лорд Нельвиль, — что дочь вашего супруга имеет право на ваше расположение.

— Но если дочь моего супруга, — перебила его леди Эджермон, — оказалась особой, равнодушной к своему долгу и к своему доброму имени, я предпочла бы ничего не слышать о ней, хотя, конечно, не желаю ей зла.

— А если бы отвергнутая вами дочь, сударыня, — с жаром возразил Освальд, — больше всех женщин на свете по праву прославилась своими удивительными и разносторонними талантами, вы бы и тогда презирали ее?