Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

— Я не голоден, Мария, и не хочу пить. Спасибо, — поблагодарил тот. — Сядь. Я хочу сказать тебе кое-что.

Мария взяла низенькую скамеечку и устроилась у ног раввина.

Старик медлил, подыскивая верные слова. То, что он хотел сказать, было непросто: его упования были столь эфемерны и хрупки, что нужно было найти столь же хрупкие и эфемерные слова, чтобы надежда не превратилась в уверенность. Он не хотел понапрасну пугать мать.

— Мария, — начал он наконец, — вокруг твоего дома, как пустынный лев, рыщет таинственность. Ты не похожа на других женщин, Мария. Чувствуешь ли ты это?

— Нет, рабби, — ответила она. — Я такая же, как и все. Я люблю все женские радости и заботы. Я люблю стирать, готовить пищу, ходить к фонтану за водой, болтать с соседками, а по вечерам сидеть у дверей своего дома и смотреть на прохожих. И мое сердце так же, как сердца всех женщин, полно страданий.

— Нет, ты не такая, как все женщины, Мария, — спокойно повторил раввин и приподнял руку, как бы желая предупредить все возражения. — И твой сын…

Симеон запнулся — теперь надо было сказать самое сложное. Он посмотрел на небо и прислушался. Одни птицы засыпали на деревьях, другие просыпались. Колесо повернулось — день тонул под ногами людей.

Симеон вздохнул — как быстро несутся дни, как будто гонятся друг за другом! Рассвет, сумерки, закат, луна сменяет луну, мальчики становятся мужчинами — и только тот, кого все ждут, не приходит!

— Что мой сын? — вздрогнув, переспросила Мария. — Что мой сын, отец?

— Он не такой, как другие, — мужественно закончил раввин, потом помедлил и продолжил: — Временами, когда он ночью один и думает, что его никто не видит, лицо его сияет, словно луна в темноте. Да простит меня Господь, Мария, но я проделал дырку в стене и подсматриваю за ним. Зачем? Потому что — признаюсь — мой разум отказывается понимать, я в полном замешательстве; я неустанно вчитываюсь в Писание, но не в силах понять, кто он. Потому-то я и подсматриваю за ним тайно и вижу это сияние, озаряющее его лицо, сияние, которое сжигает его. Потому-то он бледнеет и тает с каждым днем. Это не из-за болезни, поста или молитв, нет — его пожирает Свет.

Мария вздохнула — горе матери, у которой сын не такой, как все.

Старик наклонился к ней ближе и понизил голос. Губы его пылали от слов.

— Радуйся, Мария. Господь всемогущ, и неисповедимы пути Его. Твой сын может быть…

— Сжалься, рабби! — закричала Мария. — Пророком? Нет! Нет! И если это начертано Господом, пусть бы Он стер это. Я хочу, чтобы мой сын был таким же, как все, ни больше ни меньше. Как все. Пусть он сколачивает колыбели, плуги, корыта и другую утварь, как это делал его отец, а не кресты. Пусть он женится на красивой девушке из хорошего дома — с приданым, пусть у него родятся дети, и тогда мы все вместе будем ходить гулять по субботам — бабушка, дети и внуки, чтобы все могли любоваться нами.

Симеон тяжело оперся на посох и встал.

— Мария, если Господь будет слушать матерей, мы все погрязнем в трясине благополучия и легкомыслия, — и он повернулся к брату.

Мутный неподвижный взгляд Иосифа был устремлен в пустоту, он продолжал ворочать языком, все так же пытаясь заговорить.

Мария покачала головой.

— Он старается с утра до вечера и все ничего не получается. — Она утерла свисавшие с подбородка мужа слюни.

Старик уже собирался попрощаться с Марией, когда дверь отворилась и на пороге появился Иисус с сияющим в темноте лицом. Вокруг головы его был повязан окровавленный платок, мрак скрывал все еще бегущие по щекам слезы. Он переступил через порог и взглянул на мать, дядю, отца, сидящего у стены. Мария стала суетливо зажигать лампу, но раввин остановил ее.

— Постой. Я хочу поговорить с ним, — и, собравшись с духом, он подошел к Иисусу.

— Иисус, — мягко начал старик, понизив голос, чтобы их никто не мог услышать. — Иисус, дитя мое, как долго ты будешь сопротивляться Ему?

И тут весь дом вздрогнул от жуткого крика:

— До самой смерти!

И, словно последние силы покинули его с этим криком, сын Марии рухнул у стены. Раввин было нагнулся к нему, чтобы спросить что-то еще, но его отбросило в сторону — ему показалось, что полыхающий огонь опалил ему лицо. «Повсюду вокруг Иисуса Бог, — подумал старик. — Да, вокруг него Бог, и Он никого не подпускает. Мне лучше уйти».

И, погрузившись в глубокие размышления, Симеон вышел. Дверь за ним затворилась, но Мария все не решалась зажечь лампу. Стоя посреди своего дома, она прислушивалась к квохтанью своего мужа и прерывистому дыханию сына, лежавшего на полу и хрипевшего, словно его кто-то душил. Но кто? Несчастная мать в который раз вопрошала Господа, молила его: «Я ведь мать его, неужели Тебе не жаль меня?!» — но ответа ей не было.

И пока она так стояла, безмолвная, точно окаменев, чувствуя биение каждой жилки в своем теле, дикий торжествующий крик потряс дом. Наконец парализованный язык обрел свободу, и из искаженного рта вылилось все слово, целиком — слог за слогом.

— А-до-най! — отдалось эхом по всему дому. И как только замер последний отзвук, Иосиф, словно мертвый, провалился в глубокий сон.

Мария заставила себя зажечь лампу. Котел кипел. Подойдя к очагу, она опустилась на колени, отодвинула крышку и попробовала — не надо ли добавить воды или щепотку соли.

Небо окрасилось бледно-голубым. Назарет спал и видел сны. Утренняя звезда отсчитывала часы. Лимоны и финиковые пальмы все еще кутались в розоватую дымку. Стояла мертвая тишина…

Сын Марии отворил дверь. Глубокие тени легли вокруг его глаз, но рука была тверда. Он распахнул дверь и, не закрывая ее, не оглядываясь ни на мать, ни на отца, покинул навсегда отчий дом. Он сделал шаг, два и замер — за спиной послышалась тяжелая поступь. Оглянулся — никого. Он потуже затянул утыканный гвоздями кожаный ремень, повязал вокруг головы испачканную кровью зелота повязку и начал спускаться узкими кривыми улочками. Заунывно пролаяла собака; над его головой бесшумно скользнула сова, почувствовавшая приближение дня. Он поспешно миновал еще запертые дома и вышел в сады. Защебетали первые птицы. На одном из огородов старик крутил ворот оросительного колодца, качал воду, — день начинался.

Перед Иисусом лежал долгий путь, на который он вступил без сандалий, посоха и кошеля. Перед ним лежали Кана, Тивериада, Магдала и Капернаум, ему предстояло обогнуть Генисаретское озеро, после чего вступить в пустыню. Он знал, что там находится община простых и праведных людей: они носили белые одежды, не ели мяса, не пили вина и не прикасались к женщинам, — единственное, чем они занимались, так это молитвами. Они были искушенными знахарями и знали свойства трав, известны им были и тайные чары, изгоняющие бесов. Сколько раз его дядя, раввин, глубоко вздыхая, рассказывал ему об этой общине! Он провел там одиннадцать лет, славя Господа и излечивая людей. Но увы! Однажды им овладел искуситель (он ведь тоже всемогущ), Симеон повстречал женщину, оставил святую жизнь, снял белую одежду, женился и родил Магдалину. И поделом ему! Господь по заслугам наказал отступника…