Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

— Я говорю, — прошептал он, — но кому? Все впустую, Лишь я и слушаю себя. Когда же у пустыни вырастут уши, чтобы услышать меня?

— Прости нас, рабби, — повторил Петр, — наши умы словно комки глины. Но потерпи, и они оживут.

Иисус взглянул на старого раввина, но старик смотрел себе под ноги. Страшное предчувствие закралось тому в душу, и его старые, лишенные ресниц глаза наполнились слезами.

На самом краю Назарета у здания таможни стоял мытарь, собиравший подати. Звали его Матфей. Все торговцы, входившие и выходившие из города, должны были уплатить ему римский налог. Он был низкорослым и полным, с желтыми пальцами и грязными ногтями. Из ушей торчали волосы, а голос был высоким, как у евнуха. Вся деревня ненавидела и презирала его. Никто никогда не протягивал ему руки, а, проходя мимо, норовили отвернуться. Разве в Писании не было сказано: «И долг наш платить подати Господу лишь, но не человеку»? А этот человек служил тирану. Он попрал Закон и жил беззаконием. Даже воздух вокруг него был осквернен.

— Скорее, друзья! — крикнул Петр. — Не дышите. Отвернитесь!

Иисус остановился. Матфей стоял на пороге своей конторы, держа в зубах перо. Сердце его колотилось, он не знал, что делать, на что решиться — оставаться было страшно, но и уходить ему не хотелось. Ведь сколько он уже мечтал взглянуть на нового пророка, провозглашавшего, что все люди — братья. Разве не он сказал, что Господу дороже раскаявшийся грешник, чем праведник? И еще: «Я пришел в мир не для праведников, но для грешников: с ними я буду говорить и вкушать пищу». А когда его однажды спросили: «Рабби, какое имя носит истинный Бог?» — разве не он ответил: «Любовь»?

Сколько дней и ночей Матфей размышлял над этими словами и, вздыхая, повторял: «Если б только увидеть его, если б только пасть к его ногам!» И вот он был перед ним, но Матфей не осмеливался даже поднять глаз и взглянуть на него. Наклонив голову, он стоял неподвижно и ждал. Чего он ждал? Пророк уйдет, и он потеряет его навеки.

Иисус сделал шаг и произнес:

— Матфей.

Голос его был так ласков, что у мытаря сердце начало таять, и он поднял глаза. Иисус смотрел прямо на него. Его взгляд проникал в самую душу мытаря, неся мир сердцу и просветление разуму. Матфея охватила дрожь, но животворное солнце осветило его, и он согрелся. Что за радость! Что за милость! Неужто все так просто в мире, и спасения достигнуть так легко?

Матфей вошел в таможню, сбросил на пол свои свитки, взял с собой чистые папирусы, прицепил бронзовую чернильницу к поясу и заткнул перо за ухо. Затем вынул ключ, запер здание и зашвырнул ключ в сад. Закончив с делами, он на трясущихся ногах подошел к Иисусу и остановился. Идти дальше или нет? Протянет ли учитель ему руку? И, подняв глаза, он безмолвно взмолился, чтобы тот сжалился.

Иисус улыбнулся и протянул ему руку.

— Добро пожаловать, Матфей. Идем со мной.

Смущенные ученики топтались, не зная, как им поступить. Старый раввин обратился к Иисусу:

— Дитя мое, ты протянул руку римскому мытарю. Это большой грех. Закон осуждает это.

— Рабби, — ответил Иисус, — я слушаюсь лишь своего сердца.

Они вышли из Назарета и, миновав сады, скоро оказались в полях. Дул холодный ветер. Первый снег блестел на вершине Гермона.

Симеон снова взял Иисуса за руку — перед тем, как расстаться, он хотел еще поговорить с ним. Но что сказать? И с чего начать? Иисус говорил, что в пустыне Господь вручил ему пламя в одну руку и семя в другую. Он говорил, что сожжет старый мир и посеет ростки нового… Раввин внимательно смотрел на племянника. Верить ли? Разве не сказано в Писании, что избранники Божии будут попраны и отвергнуты людьми, как засохшее дерево, выросшее среди камней? Значит, может быть, этот человек…

— Кто ты? — спросил раввин как можно тише, чтобы их никто не услышал.

— Ты так давно меня знаешь, дядя Симеон, с часа моего рождения, и ты до сих пор не узнал меня?

Сердце у старика, казалось, перестало биться.

— Это больше, чем может вместить мой разум, — прошептал он, — рассудок мой отказывается…

— А сердце твое, дядя Симеон?

— Дитя мое, я не прислушиваюсь к своему сердцу. Оно ведет в бездну.

— Бездна — это бесконечность. Бесконечность — это Господь, — ответил Иисус, с улыбкой глядя на старика. — Симеон, не помнишь ли ты сновидение пророка Даниила, посетившее его однажды ночью в Вавилоне, о судьбе народа Израиля? — продолжил он через мгновение. — Вечный сидел на своем престоле в белоснежных одеждах, и волосы на его голове были белы, как овечье руно. Престол его был окутан пламенем, и огненная река текла у его ног. А справа и слева от него восседали судьи. И тут разверзлись небеса, и на облако спустился… кто? Помнишь ли ты, отец?

— Сын человеческий, — ответил старый раввин, который долгие десятилетия лелеял в душе это сновидение. Случалось даже, что по ночам ему самому снился этот сон.

— А кто такой Сын человеческий, отец?

Колени у старого раввина задрожали, и он с ужасом взглянул на пророка.

— Кто? — прошептал он, не спуская глаз с губ Иисуса. — Кто?

— Я, — безмятежно ответил Иисус и опустил свою руку на голову старика, словно благословляя его.

Раввин попытался было открыть рот, но не смог.

— Прощай, отец, — промолвил Иисус, протягивая руку. — Верно, ты счастливый человек, Симеон, ибо Господь сдержал свое слово и удостоил тебя увидеть перед смертью того, о ком ты мечтал всю свою жизнь.

Взор у старика помутился. Что творилось вокруг: престолы, крылья, Сын человеческий на облаках?

Или это ему только грезилось? Кто это? Пророк Даниил? Или то врата будущего распахнулись перед ним, давая возможность заглянуть внутрь? Симеон уже стоял не на твердой земле, но на облаках, и улыбающийся человек, держащий его за руку, был не сыном Марии, но Сыном человеческим!

Голова старика шла кругом, и, чтобы не упасть, он оперся на посох, воткнув его поглубже в землю, и все глядел вслед Иисусу, удалявшемуся под сенью осенних деревьев. Небо потемнело: дождь, не в силах больше удерживаться наверху, обрушился на землю. Одежда раввина быстро вымокла и прилипла к телу. Вода струилась по волосам. Но, несмотря на бившую его дрожь, он, не шевелясь, стоял посредине дороги. Иисус со своими спутниками исчез из виду, а раввин все стоял и стоял под дождем и ветром и вскоре снова увидел их — уже в отдалении они взбирались на холм. Куда они шли? Неужто эти босые неученые бродяги обрушат пламя на мир? Замыслы Господа — поистине бездонная пропасть…

— Адонай, — прошептал Симеон, — Адонай… — И слезы хлынули из его глаз.

Ненасытный Рим восседает над всеми народами и, широко раскинув руки, загребает ими корабли и караваны, дары всех земель и моря, всех богов. Не веря ни в единого, он бесстрашно и снисходительно принимает все божества в свои дома: от далеких огнепоклонников Персии — солнцеликого сына Ахурамазды Митру, восседающего на священном быке; с плодородных берегов Нила — Исиду, бродящую по весне в цветущих полях в поисках своего брата и супруга Осириса, разъятого Сетом; из Сирии — красавца Адониса; из Фригии — Аттиса, распростертого на могиле и усыпанного увядшими фиалками; из бесстыдной Финикии — Астарту с ее тысячью мужьями; всех богов и дьяволов Азии и Африки; всех богов с греческого белоснежного Олимпа и из мрачного Аида.