Виллем Элсхот - Избранное

Семья: отец и мать, старики родители, дети и внуки, братья и сестры, свояки и свояченицы — все вместе образуют основу того мира, о котором говорит Элсхот. Писатель не исследует, однако, внутрисемейные связи и отношения; рамки семьи нужны скорее для формально-композиционной цели: Элсхоту нужна точка зрения на жизнь отца семейства.

«Элсхот, — пишет известный бельгийский литератор Карел Ионкеер, — это главный хроникер того антверпенского среднего класса, для которого семья — отправная точка всех представлений о материальной, моральной и даже духовной жизни, и нет иного идеала, кроме идеала терпеливо и тщательно созидаемого благополучия».

Глазами такого отца семейства из бельгийского среднего класса и смотрит на мир элсхотовский повествователь.

Социальный статус семьи колеблется от самого низкого до самого высокого уровня средних слоев антверпенской или брюссельской буржуазии. Материальное положение семьи непрочно и зависит от ее главы (самого повествователя) — от его предприимчивости, трудолюбия, сноровки и других житейских достоинств. Так полагает семья, да и сам он думает не иначе, хотя жизненные перипетии напоминают иной раз о власти непостижимых случайностей.

Каждый член семьи занимает в ее иерархии определенное место. Жена, дети, братья и свояки выполняют строго обозначенные функции. Жена укоряет, поддерживает, бранит мужа, дает ему надоедливые полезные советы; «доброй матушке» назначено умирать в кругу опечаленных родственников; старший брат имеет право заменять отца и мать; «невезучий» младший свояк постоянно нуждается в помощи. Разумеется, возможны и другие варианты, но довольно сходные с этими.

В повести «Сыр» развернута подобная панорама ближайших родственников героя; многие из них вовлечены в действие, участвуют вместе с героем в эпопее продажи злополучного эдамского сыра. «Отец должен быть цельным человеком, — рассуждает повествователь Лаарманс. — Неважно, бургомистр он, букмекер, клерк или ремесленник. Не в этом суть. Он должен быть человеком, который неуклонно выполняет свой долг, в чем бы он ни состоял… Супруг и отец может уйти, лишь наложив на себя руки». На поверхность рассказа выступают не центробежные (как у Франсуа Мориака), а центростремительные силы — силы неразрывных семейных обязательств.

Даже трезвый, расчетливый делец Боорман (роман «Силки», повесть «Танкер») — во многом антипод повествователя Лаарманса — и тот крепко связан семейными узами.

Но добропорядочный семьянин-буржуа у Элсхота играет не только роль рассказчика, часто он также и главное действующее лицо. Поэтому образ его вылеплен из двух элементов — из стиля повествования и стиля поведения. То и другое в свою очередь зависит от его взгляда на окружающий мир: любая в этом перемена влечет за собой ощутимое изменение его облика. Тот или иной взгляд человека на мир предполагает, разумеется, и его определенный взгляд на самого себя.

Однако именно последнее — способность к самосознанию, к самооценке — и составляет самую слабую сторону Лаарманса.

В какой бы форме она ни воплощалась, в устной ли (рассказ героя повести ее условному автору) или в письменной (письмо героя своему другу), в повествовании от лица Лаарманса всегда звучит исповедь. Это тем более примечательно, что в его подробном, медленно и свободно льющемся рассказе занимает главное место изображение объективной, внешней реальности. Глазами Лаарманса мы видим «фильм» окружающей его жизни: лента разворачивается не спеша, обилие пестрых эпизодов, множество выразительных маленьких ролей, чередование живописных сцен создают впечатление широкой жизненной картины. В действительности, однако, рамки этой картины узки; иллюзия ее большого масштаба возникает за счет постоянного умножения числа по сути похожих людей и явлений. Прием такого многократного изображения однотипных явлений, рассмотренных в том же ракурсе, с той же точки зрения, но как бы в разных воплощениях, встречающихся в повседневной жизни, — прием, характерный для Виллема Элсхота. Поэтому зерно сюжетного построения, с которым мы часто встречаемся в его сочинениях, — это небольшая замкнутая сцена, в измененном виде воспроизведенная во всех последующих сценах. Обращает на себя внимание эпизод продажи сыра (повесть «Сыр») — он воспроизводится в других романах в длинном ряде однозначных сцен, которые можно было бы озаглавить «сцена соблазнения клиентов».

Перед нами коммерсанты, предприниматели, чиновники, коммивояжеры. Обычное место действия — контора, улица, кафе, магазин, административное учреждение и лишь очень редко дом, в котором живут персонажи. Случается, что контора расположена в доме героя, тогда дом остается как бы безликим, а интерьер конторы воссоздается тщательно и во всех деталях (не живопись, а жесткая до гротескности графика). И тем не менее «дом», «семья» главенствуют в жизни Лаарманса на протяжении почти всего произведения, оставаясь отвлеченным, но всемогущим «началом».

Два главных героя изображенного мира — Лаарманс и Боорман — как бы сопоставлены каждый со своими многочисленными отражениями в других людях, как в вогнутых и выпуклых, тусклых, кривых и разбитых зеркалах. Именно это, а не сознательное размышление о себе самом придает рассказу Лаарманса черты исповеди: повествуя о людях своей среды, он повествует о себе, хотя эта исповедь и лишена важнейшего свойства — откровенности самораскрытия. Ведь у Лаарманса внутренняя жизнь до поры до времени так неподвижна, что ее, можно сказать, и вовсе нет…

Но она появилась, и вместе с ней внезапно появился драматизм.

С чего Франс Лаарманс начинал свой тернистый путь к обогащению и к чему он пришел в конце этого пути?

Когда Элсхот писал свой первый роман о Лаармансе («Силки»), от его юношеского анархистского настроения давно не осталось и следа, померкла в нем и вера в плодотворность националистического «фламандского движения». В двух первых главах романа («Встреча» и «Боорман»), где сперва от лица автора, а затем и устами самого Лаарманса рассказано о прошлом этого героя, «фламандское движение» изображено как жалкий фарс и как ловушка для бездельников и легковерных. Это «движение» слоняющихся по городу «демонстрантов», потасовки и сутолока, «как на ярмарке», а также фальшивые улыбки ораторов, их пустые и лживые обещания. Встреча с Лаармансом после долгой разлуки вызывает в памяти «автора» картинки лубочного фламандизма («Я вспоминал знамена с фламандским львом, средневековую битву „Золотых Шпор“ и бородатых молодых людей в фетровых шляпах»).

Таким стандартно-лубочным молодым участником «движения» представлен и сам повествователь в его молодые годы. В двойном изображении его — от лица обоих рассказчиков — подчеркнуты одни и те же черты: молодость, бедность, полное отсутствие убеждений и совершенная безвредность («На вид он был грозен, хотя никакой опасности ни для кого не представлял»). Поза, характерная для националистических лидеров «фламандизма», тоже входит, таким образом, в необъятную область мещанской пошлости, отлично согласуясь со всеми другими проявлениями политической и деловой жизни буржуа.