Виллем Элсхот - Избранное

Так заканчивается последняя глава из истории этого героя. Конечно же, он вернется домой, в свою контору, к своим привычным занятиям. И все-таки замкнутый круг его прежней жизни прорван глубоко осознанной неудовлетворенностью, одиночеством, сомнением и тоской.

Книги Элсхота, отмечает бельгийская критика, — это «автобиографии чувства», это ищущая себе возможные «алиби» тайная исповедь автора.

Разумеется, Элсхот не был Лаармансом и не себя он изобразил в его лице. Ведь мы помним, что в мире, отраженном в сочинениях этого писателя, его герой существует во многих лицах. Гротескную социальную комедию, разыгранную на подмостках романов Элсхота, которая не потеряла своей злободневности и сегодня, комедию, обличающую деловую и политическую жизнь буржуа со всей ее необъятной пошлостью и цинизмом, мы видим одновременно глазами ее персонажа и зрителя — нелицеприятного ее судьи.

«Вилла роз», в которой супруги Брюло сдавали комнаты с полным пансионом, находилась на невзрачной улочке д’Армайе, расположенной, впрочем, в довольно богатом квартале Терн. Невзрачным, как и улочка, был и сам дом, всего и дна этажа, хотя весь квартал был застроен преимущественно пяти- и шестиэтажными домами, которые, словно башни, высились по обеим сторонам «Виллы». Поэтому пансион действительно чем-то напоминал старую деревенскую усадьбу, теснимую разрастающимся городом, однако никто и никогда не мог понять, почему к названию «Вилла» добавилось еще слово «роз». Правда, при доме был сад, что стало теперь редкостью в Париже, но с тех пор, как господин и госпожа Брюло въехали в дом — а они жили в нем уже более шестнадцати лет, — к саду не прикасалась заботливая рука, и все розы, да и другие цветы давно отошли в прошлое. В сад к тому же попадало слишком мало солнца, так как соседние дома отбрасывали огромные тени на всю его территорию. И только трава, верная спутница запустения, сумела выстоять в таких условиях, трава, которая разрастается тем пышнее, чем меньше о ней заботятся.

Госпожа Брюло держала кур; их штук тридцать бродило по «парку» «Виллы». И словно не было вокруг них Парижа, и словно никогда не заходило солнце в их царстве, куры несли настоящие яйца, которые мадам продавала в городе по двадцать сантимов за штуку. Для постояльцев она покупала итальянские, которые были вдвое дешевле, прятала их по утрам в разных уголках сада, а днем собирала и торжественно приносила на кухню. И если на мясные блюда или кофе иногда поступали жалобы, то о яйцах мнение всех дам и господ было единым: лучше яиц не найти во всем городе.

На фасаде около входной двери красовалась черная вывеска, на которой золотыми буквами было написано:

«Пансион высшего класса» — это было, пожалуй, некоторым преувеличением.

Что касается «современных удобств», то они заключались главным образом в том, что постояльцу сразу же вручался ключ от дома и он мог приходить и уходить в любое время суток, никого не беспокоя звонком. Электрическое освещение и ванная, напротив, в это понятие не входили. И если кто-то из новичков, по прошествии недели начинавший страдать от невозможности как следует помыться или просто дотошный по натуре, вдруг спрашивал об этом, то госпожа Брюло разъясняла, что отказалась от обоих новшеств из соображений безопасности. По ее мнению, пожар в Благотворительном базаре, во время которого погибло несколько сот человек, был вызван коротким замыканием в электрической сети, а в ванной дома напротив однажды утонул привратник, которому не было еще и сорока, и никто из соседей не услышал ни звука.

«Обеды и ужины за наличный расчет» означало, что в пансион можно просто прийти пообедать или поужинать, даже не будучи его постояльцем; в связи с этим точное количество едоков никогда не было известно заранее.

«Обслуживание на английском языке» осталось с тех времен, когда среди постояльцев был господин, живший некогда в Лондоне и хваставшийся знанием английского. Госпожа Брюло все еще помнила слов пять, вроде «yes», «no», «money», «room» и «dinner» [6] «Да», «нет», «деньги», «комната» и «обед» (англ.). .

Воздадим кесарю кесарево. К чести госпожи Брюло следует сказать, что питание, за исключением некоторых второстепенных блюд и яиц, действительно было не таким уж плохим. Продукты она покупала самолично, а приготовление пищи возлагалось на кухарку, которой помогала горничная, тоже умевшая вполне прилично готовить. Обед и ужин, подававшиеся в полдень и в семь часов вечера, были одинаковы для всех постояльцев. Однако плата за пансион была очень разная. Это зависело от многих факторов, а именно от размера, расположения и обстановки комнаты, которую занимал постоялец, количества съедаемой пищи, финансового престижа страны, откуда он прибыл (американцы, к примеру, платили, как правило, больше, чем поляки и армяне), и, наконец, от здоровья и возраста, определяющих количество причиняемых хозяйке хлопот. Новичка брали в пансион не иначе как с недельным, а то и месячным испытательным сроком и только в том случае, если у госпожи Брюло при первом знакомстве сложилось о нем благоприятное впечатление; принимался во внимание также вес и объем привезенного багажа. Однако это последнее обстоятельство со временем потеряло свое значение, ибо огромные чемоданы несколько раз самым печальным образом подводили госпожу Брюло.

Госпожа Брюло очень часто ошибалась и оценке своих новичков, хотя за долгие годы могла бы приобрести умение разбираться и людях, столь важное для ее профессии. Так, она никак не могла избавиться от предрассудка, что толстяки едят и пьют много, а худые — мало, забывая о том, что тучные люди часто соблюдают диету, а у худых может быть солитер, что, естественно, является настоящим бедствием для пансиона. Случалось с ней также, что она нет-нет да и пускала мерзавцев, не желавших платить, хотя и не раз клялась богом и всеми святыми, что больше никогда не попадется на эту удочку. Впрочем, не так-то легко было оградить от паршивых овец заведение, которое пыталось поддержать свое доброе имя, никогда не требуя платы вперед, ибо, как водится в деловой жизни, фирме Брюло приходилось постоянно бороться с происками и интригами бессовестных конкурентов.