Дюла Ийеш - Избранное

Жители пуст ни в малейшей степени не чувствуют на себе того, что в городе принято называть живительной силой земли. Нигде не слышал я так часто, как в их среде, жалоб на то, что «душа болит», это на их языке означает очень нервное состояние. Они и вправду нервные люди. Но дело не только в нервах. Страдали они от болезней легких, глаз, зубов, суставов, а особенно желудка и ушей, всех органов и частей тела в меру старения, как и все смертные вообще. И откуда только повелось думать в некоторых кругах, будто они не подвластны болезням? Они, правда, не объявляли себя больными, не ложились в постель. Чихали и умирали, и подчас легкая простуда уносила их в могилу. «И кровью тоже рвало беднягу», — жалобно говорила после похорон вдова, но это для него было дело привычное, ведь его рвало кровью уже лет десять. Возможно, он мучился и другой болезнью. Обычно так оно и было. По лицам пожилых людей — от сорока пяти — пятидесяти лет — было явственно видно, что у них по крайней мере три-четыре неизлечимые болезни и каждая стремится быстрее других достигнуть цели, чтобы в качестве причины смерти именно ее звучное латинское название произнес врач, сокрушенно покачивая головой: «Таких случаев я еще не встречал — рак поразил у него абсолютно все клетки. Когда он слег?» — «Вчера вечером… Еще утром хлопотал, бедняга, возле дома», — отвечал кто-нибудь из скорбящих родственников покойника. «Неужели не замечали, что он болел?» Пожимают плечами. «Он попросил только немного чая или кирпич на живот; сухая у него была болезнь».

Часто врач подозревал, что больного лечил знахарь, но ничего предпринять против этого не мог, если б даже и захотел. Люди пусты и врача причисляли к господам. И если только он выдерживал сложный экзамен, если удавалось ему завоевать симпатию этого народа, его безраздельное доверие всем своим сердцем, каждым нервом, каждой клеточкой своего существа, его принимали как равного, а иначе веры ему не было. А вот знахарям и знахаркам верили. Не только потому, что они были из своей среды и говорили на понятном батракам языке, но и потому, что для них не существовало безнадежных случаев. Они ни от кого не отказывались, не пожимали плечами с вымученной набожностью на лице, давая близким больного понять, что помочь тут может только всевышний. Они помогали всем. Уже тридцать лет тому назад в дяде Такаче душа еле теплилась; его посадили тогда рядом с черной курицей и сунули в зубы какой-то ужасно горький корень. И он выздоровел, сам не зная, от какой болезни. Ведь к знахарям полагается обращаться только с таким недугом, о котором никто ничего не знает, потому что люди, знающие, как лечиться от мелких хворей, были и в пусте.

Того, кто разбирался в болезнях животных, люди доверчиво расспрашивали о собственных недугах. От болей в животе возчики вливали лошадям — и себе тоже — отвар цикория. От кровавого поноса у них довольно часто применялся отвар мелкого лопуха. От печеночных колик — гадючий лук, против склероза сосудов — чеснок с палинкой и соответствующим заговором. От кашля я тоже получил у Серенчешей кукурузный отвар с медом после того, как брезгливо отклонил простое и наиболее действенное средство — полоскание горла мочой. В бельмастый глаз лошади вдували мелкое молотое стекло, смешанное с сахаром, и эта смесь разъедала бельмо. В болезненные опухоли животных вводили корень кирказона, это вызывало сильное воспаление и собирало гной в одном месте. Твердой рукой кромсали возчики кожу и мясо животных, как сапожник — подметки. Так же уверенно брались они и за человека. Со временем область их врачевания все больше ограничивалась лечением только человека. Поместье не оценило должным образом их уменья и наняло врача-ветеринара. Впрочем, и батраки, и крестьяне мало-помалу тоже стали водить свою скотину к ветеринару. Сами они еще упорно глотали невесть что, зато к коровам озабоченно звали представителя официальной науки. Заговоры и другие предрассудки исчезли сначала из области лечения домашних животных. Вернее сказать, только там и исчезли. Может быть, люди стали о чем-то догадываться?

Дядя Лепарди догадался, что заговоры животным не могут помочь, потому что «ведь скотина все равно не понимает, что ей говорят, у ней нет души». У него самого, вылеченного от болезни ног удвардской знахаркой (хвощовыми ваннами), душа была. Старый, опытный волопас, он, хотя и знал множество заклинаний, ни одного из них узко не применял: был человек просвещенный. И верил он еще только в один прием: человек ловит мышь-полевку, прижимает большой палец левой руки к ее сердцу и ходит вокруг животного, бормоча молитву до тех пор, пока мышь не подохнет. Таким образом еще можно лечить скот от цинги.

Хирургия относилась к компетенции овчаров — это с серьезной объективностью признавалось всеми. Овчары были отличными хирургами. Чтобы трепанировать овце череп, не только поместье, но и ветеринар из Б. посылал за нашим дедом. «Рука у дяди Яни на этот предмет легкая», — говорил он, чтобы не сказать, что дядя Яни не боится кромсать живое мясо и кости. И тот действительно не боялся. Барабан молотилки — такое случалось почти каждое лето — захватил руку одного из подавальщиков и раздробил ее. В прошлом году жертва точно такого же случая умерла. Было совершенно очевидно, что и этот парень, пока его довезут к врачу, погибнет от потери крови. Приказчик послал за дедом. «Ну, сынок, хочешь еще пожить?» — спросил дедушка у смертельно бледного парня. «Хочу, дядя». — «Тогда зажмурь глаза, потому что все равно потеряешь сознание», — сказал дед и отхватил парню руку по самый локоть, и даже кожу оставил, чтобы закрыть культю. В Сексарде главный врач больницы поинтересовался у батрака, который привез пострадавшего: «Какой это доктор сработал так чисто?»

Мой отец только до юношеского возраста помогал деду, но интуитивно тоже разбирался в этом. Не было такого срочного дела, требующего применения ножа, чтобы отец не знал, что нужно предпринять. Однажды мне под ноготь большого пальца правой руки вошла заноза. Несчастье приключилось при таких обстоятельствах, что я счел благоразумным дома об этом не говорить. (Мы пристраивали лестницу на чердак дома виноградаря, где вялился виноград.) Родители заметили беду, только когда я уже не мог держать правой рукой даже ложку. Отец с видом знатока ощупал вздувшийся палец и сказал: «Нужно подождать еще дня два, пока созреет». Через два дня он поставил меня между колен и провел ножом вдоль по ногтю. Острая боль запечатлелась во мне навеки, хотя я и не осмелился тогда кричать. Едва только я пикнул, отец посмотрел на меня осуждающим взглядом, как человек, которому мешают работать. Потом извлек половинки моего ногтя так спокойно, словно оторвал крылышки попавшемуся ему в руки жучку. Очистил палец от гноя и крови, управившись в одну минуту.