Эльза Триоле - Анна-Мария

— Но что ты собираешься делать?

— Буду посредником. А еще генерал предложил мне поехать в мой старый сектор и ликвидировать там дела. Понимаешь, я хорошо знаю свой сектор… Надо будет зайти к одному, к другому, записать адреса, имена, точно выяснить, кто что делал во время оккупации, бои, нападения, ранения, несчастные случаи, сказать несколько теплых слов: «Вас не забудут, вас представят к награде…» Понимаешь, эти люди могут пригодиться… — Ив долго молчал. — А все-таки во время войны было лучше, — добавил он с отсутствующим взглядом.

— Ну можно ли говорить такое!.. — Мадам де Фонтероль заплакала, ей уже давно хотелось плакать. Она не любила показывать свое горе, но, видно, больше уже не было сил терпеть. — Не понимаю, что творится на свете, и не вижу выхода…

— Мама… — Ив придвинулся поближе к матери, он целовал ее мокрые щеки, руки в кольцах, знакомых ему с самого детства… — Не плачь, мама… Да, ты права: я тоже не представляю себе выхода из этого положения. А пока что все потеряло вкус — жизнь, женщины… Не плачь, мама…

— Что ты хочешь, это же естественно, — овладев собой, заметила мадам де Фонтероль, — слишком много смертей, слишком много крови… Но все уладится, нет никаких причин, чтобы не уладилось… Пойду лягу, маленький мой Ивту, устала я…

— Я тоже, пожалуй, лягу пораньше… Ах черт! Опять выключают свет!..

Свет медленно гас, лампочки покраснели и потухли.

— Неужели нельзя выключать свет в определенные часы? — послышался в темноте взбешенный голос Ива. — Так нет же, нужно выводить людей из себя, то светло, то темно, прямо в глазах рябит…

— Иногда кажется, — отозвалась из темноты мадам де Фонтероль, — что кто-то нарочно все путает и злорадствует: пусть с каждым днем жизнь становится все труднее и труднее, пусть все терзаются… А знаешь, предложение генерала нравится мне ничуть не больше твоих кинематографических затей. У тебя есть спички? Ну что ж, придется ложиться в темноте, я просто с ног валюсь от усталости.

Значит, она действительно очень устала, раз признавалась в этом. Она не любит распускаться.

— Анна-Мария в Париже? Не знаю, где ее искать, а сама она ни разу не дала мне о себе знать… Между тем меня нетрудно найти в Комеди.

— Значит, ты все еще там? Дать тебе телефон Анны-Марии? Вы ни разу не виделись после Германии?

Полковник Вуарон, Жако, в белом халате сидел за столиком в своей мастерской на самом верху доходного дома, возле бульвара Барбес — бывшем фотоателье со стеклянной крышей и черными шторами, которые открывают и закрывают с помощью палки. Жако вернулся к своей штатской жизни и к своей старой профессии ювелира. Франсис, все еще первый любовник, щеголеватый и красивый, восхищался разложенными на столе драгоценными камнями и ловкостью, с какой орудовали толстые пальцы Жако.

— Сколько может стоить такой брильянт?

— Не знаю точно. Это — драгоценности Женни… Я уменьшаю кольцо для Анны-Марии, она решила носить его на мизинце… Да еще нужно починить разные мелочи… Анна-Мария сидит без денег, семья высасывает из нее все, до последнего гроша, но она не желает расставаться с драгоценностями Женни.

— А вообще-то у нее все в порядке?

Франсис с интересом следил за пальцами Жако, и Жако подумал, что, возможно, между ним и Анной-Марией ничего и не было в ночь иллюминации, там, в Германии…

— Можно сказать, в порядке… Она делает очень удачные снимки и скоро станет первоклассным фотографом.

— По-прежнему — одна?

— Что тебя интересует: есть ли у нее друг или друзья?

— И то и другое.

— Насколько мне известно, она встречается со многими людьми. Что касается ее сердечных дел, то она меня в них не посвящает…

Жако перебирал камни… Нет, между ними все-таки что-то было в ночь иллюминации.

— Не хочешь ли как-нибудь вместе позавтракать, ты, Анна-Мария и я? — спросил Франсис. — Вспомним доброе старое время. Давай позвоним ей сейчас!

— Что ж…

Жако придвинул к себе телефон.

— Здравствуйте, Аммами, как дела?.. Завтра будет готово… У меня Франсис, он предлагает позавтракать как-нибудь втроем… Она предпочла бы пообедать, — передал он Франсису, — днем она работает…

— Но я сейчас каждый вечер играю… Можно увидеться после спектакля, если это для нее не поздно…

Они назначили свидание на тот же вечер. Зачем откладывать?

— Почему бы вашей консьержке не соскоблить синюю краску с лампочек, у вас на лестнице можно себе шею сломать, — ворчал Жако, освобождаясь от меховой куртки. Он очень походил на большого вымокшего пса, только у собак не бывает таких голубых глаз.

— Ничего не просите у моей консьержки, а главное, не трогайте ее, а то пыль столбом пойдет. — Анна-Мария взяла у Франсиса его бежевое пальто из верблюжьей шерсти. — Входите, у меня тепло. Сначала эта квартира доводила меня до отчаяния, но теперь я приспособилась…

В маленькой гостиной горели две электрические печки, в камине пылали дрова, из спальни шло тепло — там топилась углем печурка, — и все же Анна-Мария накинула халат на меху с длинными рукавами. Накрытый стол был придвинут к огню.

— Я приготовила луковый суп… Франсис, помогите мне принести суповую миску. Разговаривать начнем, когда усядемся.

Жако сел, как всегда, безжалостно смяв нелепые накидки из старинной парчи, которой американка покрывала свою мебель. Свет стал слабеть, погас… Опять выключили! Но пламя камина освещало комнату.

— У вас есть спички? — крикнула из кухни Анна-Мария.

— Все в порядке! — ответил Жако.

Он смотрел на огонь и думал, что между Анной-Марией и Франсисом что-то было в ночь иллюминации, ведь недаром не его, Жако, а Франсиса она попросила помочь ей принести суп: ей хотелось хоть на минутку остаться с ним наедине…

— Представьте, у меня на кухне есть газовый рожок, не понимаю, зачем его там оставили.

Анна-Мария несла хлеб и тертый сыр, Франсис — суповую миску.

— Учтите, я мастерица готовить луковый суп, и сыр хорош, его принесла белошвейка. Зажечь свечи, или и так сойдет?

— Не стоит, скоро включат электричество.

— Ну что ж. Тогда, Франсис, идите откупоривать вино…

Жако курил трубку и смотрел на огонь: между ними несомненно что-то было в ночь иллюминации. Уж Очень они медлят.

На кухне Франсис воевал с пробкой, которая никак не поддавалась…

— Нехорошо с вашей стороны, ни разу не дали о себе знать, — проговорил он, зажав бутылку между колен, и даже побагровел из-за этой проклятой пробки.

— Вы так быстро уехали, что я не успела спросить ваш адрес…

— Мой адрес! Вы его прекрасно знаете: Комеди Франсез. Я уехал рано утром, потому что в тот же вечер был занят в спектакле. Отвратительное путешествие, я ужасно беспокоился, боялся опоздать, а главное, перед отъездом не повидался с вами… Ну и пробка!