Читра Дивакаруни - Сестра моего сердца

Я недоверчиво посмотрела на Судху, которая продолжала:

— Смотри. Я тебе сейчас докажу. Вот скажи мне, чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?

Такой вопрос обычно задают детям, а мы уже почти взрослые — нам обеим скоро исполнится семнадцать лет. Но я поняла, что она имеет в виду: какой будет наша жизнь после замужества. Просто мы еще не готовы были произнести это слово, такое будоражащее и в то же время пугающее.

— Я хочу заниматься книжным магазином, — сказала я и, закрыв глаза, почувствовала загадочный запах пыли, картона и старой бумаги, химический запах свежей типографской краски, который был у меня в крови с самого рождения.

— Мне, наверное, будет нелегко убедить мою мать, что я справлюсь, но я, в конце концов, ее единственный ребенок. Поэтому я буду изучать литературу в колледже, чтобы знать всё о последних книжных новинках и продавать самые лучшие книги.

— А я больше всего хочу иметь счастливую семью. Ты помнишь наши рисунки?

И я вдруг вспомнила. Когда мы были маленькими, каждую неделю мы рисовали свою будущую жизнь. Мои рисунки каждый раз были разными: то я рисовала путешественницу, пробирающуюся сквозь непроходимые джунгли; то женщину-пилота в летных очках, сидящую за штурвалом самолета с тупым носом; то женщину-ученого, переливающую дымящуюся жидкость из одной колбы в другую. А рисунки Судхи всегда были одинаковыми: женщина в традиционном сари с красной каймой, привязанной к нему большой связкой ключей и красным бинди на лбу. А рядом с ней — усатый мужчина с портфелем. Вокруг них неуклюже нарисованные фигурки детей: мальчики были в квадратных шортах, а девочки в треугольных юбках. В глубине души я всегда считала такое будущее очень скучным.

— Да, да, — ответила я нетерпеливо. — Я тоже хочу счастливую семью. Но наверняка есть что-то, что ты хочешь делать только для себя самой.

Судха задумалась. И вдруг в ее глазах я заметила смущение, словно она подумала о какой-то мечте, о которой не решалась сказать мне. Я вздохнула, потому что знала, что она скажет: она хочет выйти замуж за Ашока. И тут меня осенило: это ведь из-за него, наверное, Судха так быстро сдалась, чтобы успокоить тетю Налини, пока собирается с силами, чтобы дать всем такой отпор, какого они не ожидают.

Но Судха снова удивила меня своим ответом:

— Я хочу быть модельером. Делать сальвар камизы, свадебные гхаграс из плиссированной ткани, расшитой зеркалами. Мужские белые курты, вышитые белой шелковой нитью. Детские шелковые платьица, украшенные шитьем. Я хочу, чтобы у меня была своя компания, с именем, с собственными швеями, чтобы во всех лучших магазинах покупатели спрашивали одежду от Басудхи. Чтобы люди в Бомбее, Дели и Мадрасе требовали только мою одежду.

Судха говорила о своей неожиданной мечте с таким жаром, ее глаза сияли, а я не знала, что ответить. Я и не подозревала, что она может хотеть такого, ведь Судха никогда не говорила, что хочет шить одежду. Но и неудивительно — я так и слышала, как тетя Налини пронзительно кричит: «Портниха? Ты хочешь стать простой портнихой и замарать доброе имя наших предков?»

Как же меня это бесило! Почему Судха не может заниматься тем, что сделает ее счастливой? Почему она даже не может мечтать об этом? И я, в довершении мечты Судхи, сказала:

— И однажды такие знаменитые актеры, как Ракхи и Амитаб, будут одеваться только в твою одежду, не признавая другой.

Глаза Судхи сияли, как зеркала, которыми она хотела украшать свою одежду.

— И не забудь о дипломатах в Англии, Африке и Японии. Они будут носить мои курты и пальто неру [42] Пальто неру — приталенный пиджак до колен с воротником-стойкой. и вышитые сари.

— И в Америке! Ты забыла про Америку!

— Конечно, в Америке тоже!

Мы хохотали во весь голос, забыв обо всех бедах, замерев на грани между реальностью и мечтой.

Если в ту минуту над нами посмеивались слуги Бидхата Пуруша, а может и злые духи, которые подслушивали нас, сидя на карнизах, украшенных жимолостью, мы их не услышали.

Прошел год. Иногда дни были так стеклянно недвижны, словно я лежала в коме и ждала возвращения к настоящей жизни. А бывало, что они стремительно мчались, спотыкаясь и обгоняя друг друга, и я понимала, что совсем скоро моей свободе придет конец и я окажусь запертой в этих стенах, за этими священными фикусами. В то время как Анджу уйдет вперед, оставив меня далеко позади. Какой скучной я буду казаться ей каждый раз, когда она будет возвращаться домой, радостная, как подсолнух, напитавшийся солнечным светом. Когда придет время сломать все запоры моей тюрьмы и выйти на волю, хватит ли у меня сил? Или я, как ручная птица, испугаюсь бесконечной синевы неба и предпочту остаться в клетке?

Когда я думала об этом, на душе у меня становилось тяжело. Может, я слишком быстро сдалась? Я не испытывала радости от чрезмерной доброты, которую стала проявлять мама с того дня, когда я решила подчиниться ее воле. Меня душили вечера, которые она проводила со мной: учила делать самые модные прически, придавать идеальную форму бровям, брала меня в гости к своим подругам, чтобы я знала, как вести себя в обществе. Я вынуждена была слушать их разговоры, поскольку мать считала, что так я многое пойму о жизни. Но я задыхалась во всем этом, меня тошнило от одних и тех же историй подружек матери о неверности мужей и способах их удержать. «Слава богу, Ашок не такой», — думала я во время этих разговоров, изображая заинтересованность.

Хотя я больше ни разу не разговаривала с Ашоком со времени нашей встречи в кинотеатре, я несколько раз видела его. Первый раз я встретила Ашока, когда мы возвращались из школы. Сингх-джи сидел за рулем, а рядом с ним важно восседала Рамур-ма, очень гордая миссией, возложенной на нее. Мы с Анджу, сидя на заднем сиденье, разговаривали о всякой ерунде, потому что знали, что каждое слово станет известно матерям. Был один из таких жарких дней, когда все, искажаясь, колеблется в знойном мареве: тротуары, автобусы, даже лицо регулировщика-полицейского, который поднял руку, чтобы мы остановились перед поворотом на нашу улицу. И когда в эту секунду недалеко от нашего автомобиля появился Ашок, снова в белой рубашке, я решила, что это мираж. Я застыла на половине фразы, и Анджу, обернувшись, чтобы понять, куда я смотрю, тоже замерла. Но кузина, как всегда, не растерялась: она тут же стала рассказывать только что выдуманную историю про скандал в школе: про девочку, которую монахини поймали за списыванием на экзамене, а потом вызвали родителей и сказали, что их дочь исключена из школы. Рамур-ма, открыв рот, жадно ловила каждое слово Анджу, поэтому я смогла повернуться к окну и улыбнуться Ашоку. Он улыбнулся мне в ответ. Я заметила, что один передний зуб у него был чуть кривой, и этот маленький недостаток вызвал во мне какой-то необыкновенный прилив нежности, даже не знаю, почему. Я заметила, как он вынимает из кармана конверт. Письмо! Я готова была всё отдать, лишь бы оно оказалось в моих руках. Но я закрыла глаза, давая понять Ашоку, что не могу взять конверт. Я была уверена, что он понял, и как только наша машина тронулась, он прижал письмо к груди. Я тоже положила руку на сердце и услышала, как оно бешено колотится от радости, отчаяния и страха, а потом, сама того не ожидая, вдруг приложила пальцы к губам.