Читра Дивакаруни - Сестра моего сердца

— Так бывает, — мечтательно ответила Судха, подойдя к окну. На ней была только нижняя юбка; распущенные волосы падали на ее обнаженную грудь, как потоки темной воды. Ветви фикусов ломались с громким треском. Ветер задувал дождь в окно, и когда Судха повернулась, я увидела, что капельки светятся в ее волосах, как жемчужины.

— Я знаю, почему павлины танцуют во время дождя. А ты знаешь?

Я ничего не ответила, залюбовавшись Судхой. Она была потрясающе красива. Если бы Ашок видел ее сейчас! И я ревниво радовалась, что сейчас рядом с ней не он, а я.

— Ну так как же? — настаивала я. Мне хотелось понять, что за опасное течение уносит сестру далеко от меня, от безопасного берега, на котором я оставалась совершенно одна.

— Я не могу объяснить, — озадаченно нахмурила лоб Судха, и я поняла, что любовь для нее почти такая же загадка, как и для меня. И вдруг ее лицо прояснилось.

— Но я могу рассказать тебе одну историю, и, может, тогда ты поймешь.

— Что за историю?

— Про принцессу в замке змей.

Эту сказку нам много раз рассказывала Пиши, но Судха умела так пересказывать всякие истории, что они превращались в волшебные романы. Может, благодаря ее голосу и словам, смешанным со звуком ночного дождя, я поняла бы, чем отличается ее новая любовь от того, что мы испытывали друг к другу все эти годы.

— Жила-была принцесса, — начала Судха свою сказку. — Жила она в подводном дворце, полном змей. Никто не знал, кто ее родители и как она оказалась в этом дворце.

— Она была несчастлива там? — перебила я Судху. Моя задача во время таких рассказов — задавать вопросы и интерпретировать ответы.

— Нет, она была вполне счастлива. Змеи были очень красивыми: зелеными, желтыми, золотистыми, — и очень ласковыми. Они кормили принцессу, играли с ней и пели ей перед сном песни. Иногда они обвивали ее голову, как гирлянды.

— И что, ей не надоедало жить во дворце? Разве она не хотела увидеть мир за его стенами?

— Нет. Не забывай, что она не знала, что есть какая-то другая жизнь, кроме этого тусклого зеленоватого подводного света, кроме прохладных стен дворца, сделанных из кораллов и гальки.

— Но тогда…

— И вот однажды появился принц. У него был драгоценный камень, с помощью которого он раздвигал озерную воду и смог попасть во дворец. Он оказался там совершенно случайно, он не искал принцессу специально. Когда принц появился во дворце, принцесса спала. Он разбудил ее, и девушка не могла поверить своим глазам. А когда он заговорил, она поняла, что ей уже будет мало песен без слов, которые ей пели змеи.

— И она взяла и просто вот так влюбилась? — спросила я насмешливо.

— Да, вот так взяла — и влюбилась.

— Почему?

— Потому что он разбудил ее и рассказал ей о волшебном мире людей, о сверкающих отблесках на глянцевых манговых листьях, о том, как в вершинах кокосовых деревьев кукушки плачут в поисках пары. Он спас ее от жизни, в которой все дни были одинаковыми, от слишком спокойной жизни. Во дворце не было ни одного зеркала. И когда принцесса посмотрела в темные глаза принца, она в первый раз увидела свое отражение, две крошечные фигурки, и поняла, как она прекрасна. Я думаю, что именно поэтому она его и полюбила. Без него она никогда бы не узнала себя.

На лице Судхи играла нежная улыбка, обращенная куда-то внутрь, как будто на мгновения она забывала о грозе, комнате, даже обо мне. Она думала только об Ашоке.

Наша комната сотряслась от очередного раската грома, и показалось, что за окном упало целое дерево. В первый раз меня вдруг охватил страх, мне захотелось, чтобы Судха продолжила свою историю и рассказала про то, как злой король схватил принцессу и заставил ее выйти за него замуж. Про испытания, через которые принцессе пришлось пройти и сохранить свою любовь. Но я услышала глухой настойчивый стук, словно кто-то стучал огромными кулаками снаружи. А потом поняла, что на самом деле кто-то стучит в дверь.

— Девочки, чем вы там заняты? Я стучу-стучу! — раздался сердитый голос Пиши. — Одевайтесь сейчас же и идемте со мной.

Открыв дверь, мы увидели, что у нее были опухшие от слез глаза, а губы были сжаты в узкую полоску. В колеблющемся тусклом свете ее белое сари вздымалось, словно одежда привидения. Когда мы пошли за ней по полутемному коридору, Пиши сказала так тихо, что мы едва расслышали:

— Гури очень плохо.

Из всех комнат нашего дома, который потихоньку рассыпался под натиском времени и старых воспоминаний, комнату Гури-ма я знала хуже всего. Она была убежищем, единственным местом, где тетя могла отдохнуть после тяжелого дня, скрыться от наших ссор, ожесточенных споров мам и бесконечного потока счетов. Вся жизнь Гури-ма была подчинена заботам о других, и только в своей комнате она могла остаться одна. Иногда поздними вечерами из-за закрытой двери комнаты Гури-ма раздавались тихие звуки струн ситара, или доносился легкий аромат розового благовония, такой чистый и приятный, что мне каждый раз хотелось проскользнуть туда и свернуться калачиком внутри. Но мы знали, хоть Гури-ма никогда прямо не говорила об этом, что входить к ней можно, только если она позовет. Даже моя мать уважала это желание. Поэтому сегодня, когда мы столпились в комнате Гури-ма, я чувствовала себя нарушительницей.

Здесь собрались все: моя мать, Пиши, Рамур-ма, две старые служанки, которые работали в доме еще до нашего рождения. Даже Сингх-джи, которого я никогда не видела в доме, стоял за спиной у незнакомого мне худощавого человека с пронзительным взглядом, держа в руках две медицинские сумки. Видно, старый доктор Гангули, который обычно к нам приезжал, не смог добраться из-за грозы. Новый доктор собирался сделать укол. В комнате пахло лекарствами, дезинфицирующим раствором и страхом.

— Пожалуйста, отойдите, больной нужен воздух, — сказал врач, но никто не слушал.

Гури-ма лежала на боку с закрытыми глазами, поджав ноги. Звук ее тяжелого дыхания, казалось, раздавался откуда-то издалека, а не из груди. Иногда она судорожно сжимала простыню, словно пыталась выдавить из себя боль. И крепко зажмуривала глаза. Боль, которая терзала Гури-ма, была не самым страшным для нее. Хуже всего было ощущать свою беспомощность, лежа здесь перед нами. Моя гордая тетя всегда умело скрывала свои слабости, тревоги и провела, наверное, не одну ночь в этой комнате, мучаясь от боли в одиночестве, до того, как все открылось.

— Пусть кто-нибудь выведет людей, — сказал доктор уже с раздражением, слушая с помощью стетоскопа грудь Гури-ма. Я повернулась к Пиши, но она ухватилась за столбик кровати, как за мачту тонущего корабля, и так замерла. Наконец Сингх-джи вывел всех из комнаты и велел слугам спуститься вниз. И попытался успокоить мою рыдающую мать, сказав, что она должна взять себя в руки, хотя бы ради нас с Анджу. В его опаленном, изуродованном лице и глубоко посаженных глазах было столько спокойствия и уверенности, что мама постепенно начала успокаиваться и только тихо всхлипывала. Сингх-джи принес стулья, чтобы мы могли сесть в коридоре. Закрыв окно, в которое залетали капли дождя, он вытер лужу неизвестно откуда взявшейся тряпкой и сел на пол на почтительном расстоянии, чтобы быть рядом, если доктору вдруг понадобится его помощь.