Читра Дивакаруни - Сестра моего сердца

Словно это был лишь вопрос времени.

Сегодня, накануне наших свадеб, весь дом гудел, как пчелиный улей. Целая толпа мужчин развешивала лампочки и устанавливала огромный тент на лужайке. Во внутреннем дворе за кухней на огромных глиняных печках, установленных по такому случаю, бурлили карри и дал [50] Дал — и чечевица, и блюда из нее. , над которыми суетились наемные кухарки. Воздух был наполнен острым запахом рыбы в горчице и чатни [51] Чатни — приправа, готовят ее из фруктов или овощей с добавлением уксуса и специй. из помидоров, готовящихся для наших многочисленных родственников, которые уже съехались из других городов.

Утром Пиши с торжественным и гордым видом подарила нам батистовые носовые платочки с вышитыми красной шелковой нитью цветками лотоса и нашими инициалами — на удачу. А потом закрылась в своей комнате, чтобы сделать цветочные гирлянды для церемонии бракосочетания. Наши мамы тоже были заняты последними приготовлениями.

И лишь мы с Анджу бездельничали. Спросили Пиши, не можем ли мы помочь ей, но она выгнала нас из комнаты, потому что дурная примета невесте прикасаться к своей гирлянде раньше положенного срока. Сначала мы бесцельно бродили по дому, но нас смущали взгляды окружающих, даже слуг, которых мы знали всю жизнь: благоговейные и такие почтительные, словно положение невест сделало нас священными существами.

Поэтому мы вернулись к себе в комнаты, чтобы попытаться отдохнуть — как будто это было возможно среди такой кутерьмы. Анджу читала книгу, лежа на моей кровати. Точнее, пыталась читать — за последние полчаса она не перевернула ни страницы. Я сидела рядом, накручивая пряди ее волос на пальцы, как любила делать с детства. А в голове моей роились безрадостные мысли. Всё что я знала в этой жизни, казалось невозвратно остается позади. Скоро я стану не дочерью Чаттерджи, а невесткой в чужой семье.

Предательская память преподносила и другие образы: юноши, стоящего у дороги в мареве знойного дня. Я вспоминала прикосновение его губ в полумраке алькова в храме, наполненном ароматом благовоний и глупой надеждой. Короткая яркая вспышка веры в то, что я предназначена ему судьбой. Теперь эти воспоминания были невыносимы, поэтому я, повернувшись к Анджу, сказала:

— Помнишь, когда мы были маленькими, играли в прятки, и однажды ты заперлась в одежном шкафу Пиши?

— Да, — рассмеялась Анджу. — Я тогда так испугалась, что задохнусь там, но ты, конечно, пришла и спасла меня!

— А помнишь, как мы отравились панипури [52] Панипури — шарики из картофеля, лука и специй, которыми обычно торгуют на улице. , которые купили у уличного торговца недалеко от школы?

— Еще бы! А потом он дал нам попить такой вкусной тминной воды. Стоило расстраивать желудок!

Анджу оживилась, села и начала вспоминать наши проделки.

— А ты помнишь, как мы разыгрывали разные сказочные истории? И ты всегда хотела быть принцессой.

— Только потому, что тебе больше нравилось быть принцем.

— А помнишь тот старый дом у Ганга, в котором жил старик, по-моему, он приходился нам кем-то вроде двоюродного деда? Мы были там только один раз, на свадьбе.

Я закрыла глаза и увидела этот дом, с отвалившейся местами желтой штукатуркой и крышей, густо заросшей мхом.

— Мы забрались на террасу по старой винтовой наружной лестнице. Мне всё время казалось, что я упаду, но ты не разрешала мне остановиться.

— Глупая! — смеялась Анджу. — Ты же знаешь, я бы никогда не допустила, чтобы ты упала.

Она вдруг задумалась, глядя куда-то вдаль.

— И там была на террасе запертая дверь в комнату. И мальчик…

Сначала я не поняла, о чем говорит Анджу, но потом вспомнила. В доме наверху был мальчик, немного старше нас, подававший знаки из-за зарешеченного окна, подзывая нас к себе. У него были странные косые глаза и толстые и бледные пальцы, напоминавшие червей. А когда он стал издавать какие-то непонятные мычащие звуки, и мы, испугавшись, убежали, он стал биться об решетку и громко заплакал.

— Помнишь, как нас стали ругать, когда мы, спустившись вниз к гостям, рассказали про этого мальчика? А потом Пиши рассказала нам, что этот несчастный ребенок родился с умственными отклонениями.

Я кивнула, содрогнувшись от этого воспоминания. Что бы сказал свекор Анджу, если бы узнал про мальчика, которого держали взаперти? Для него это тоже была бы скандальная деталь в биографии семьи?

— Знаешь, Судха, — сказала Анджу, играя стеклянными свадебными браслетами на моей руке. — У меня больше не будет никого, с кем бы я могла говорить так, как с тобой, кто поймет меня без всяких объяснений.

В глазах Анджу стояли слезы. И словно удар хлыстом меня обожгла мысль о том, что мы с ней расстаемся. Так всегда бывает, рано или поздно, когда долго стараешься не замечать правды, не думать о ней. Но я не должна была плакать. Ведь, начав, не смогла бы остановиться — слишком много у меня было причин для слез. И я с притворной веселостью в голосе сказала:

— Но у тебя же будет Сунил! Скоро он будет значить для тебя гораздо больше любой кузины.

— Не надо так шутить, — холодно ответила Анджу, глубоко обиженная моей фразой. — Я люблю тебя иначе.

Она отбросила мою руку и сказала:

— Пойду посмотрю, не вернулась ли мама. Хочу убедиться, что она не надорвалась вконец.

Мне бы надо было пойти за Анджу и успокоить ее, сказать, что я не хотела ее обидеть, но меня словно придавило тяжелым камнем, и я не могла сдвинуться с места. Правда ли, что ничто не может заменить настоящую любовь, даже другая любовь? С одной стороны, мне хотелось в это верить. А с другой — как я тогда прожила бы всю оставшуюся жизнь с рваной раной на месте вырванного куска души? И тем не менее я не собиралась изменять своему выбору. Как же я хотела, чтобы мы поскорее вышли замуж, и любые выборы остались навсегда позади.

Вдруг в дверь постучали. Открыв ее, я увидела Сингх-джи с пачкой писем и пакетов в руке. Я была слегка озадачена. Не считая той ночи, когда у Гури-ма случился сердечный приступ, Сингх-джи никогда не входил в дом. Обычно почту забирала и разносила Рамур-ма. Но, наверное, в такой безумный день ее просто не нашли. Я пригласила Сингх-джи войти, он отказался, но с робким любопытством оглядел комнату. Интересно, понравились ли ему тяжелая мебель и темные картины, рисованные маслом, которые появились здесь еще до моего рождения? Как же я ненавидела их, когда была маленькой. Но мама сказала мне, что менять обстановку в доме было бы очень неуважительно по отношению к духам предков семьи Чаттерджи. А может быть, ей просто было стыдно признаться, что у нас не было денег на новую мебель. Я тогда успокаивала себя мыслью, что когда я выйду замуж, у меня будет такая комната, какую я захочу, — светлая и просторная, с покрывалом на кровати, розовым, как цветы олеандра, и свежим букетом в изящной серебряной вазе. Но теперь, когда я, наконец, выходила замуж, эти мысли больше не радовали меня.