Джон Голсуорси - В ожидании

Динни изменилась в лице и, как ужаленная, выронила тетрадь. Эту перемену вызвали не слова, которые она прочла, — смысл их еле доходил до её сознания. Нет! На неё низошло вдохновение, и девушка не могла понять, почему это не случилось раньше. Она бросилась вниз к телефону и позвонила Флёр.

— Слушаю, — донёсся голос Флёр.

— Флёр, мне нужен Майкл. Он дома?

— Да. Майкл, тебя просит Динни.

— Майкл? Можешь немедленно приехать? Насчёт дневника Хьюберта. У меня родилась одна мысль, но лучше не по телефону. Не приехать ли мне самой? Значит, приедешь? Хорошо. Захвати Флёр, если она хочет; если нет — её голову.

Майкл приехал через десять минут один. Он прибыл в состоянии деловитой возбуждённости: в голосе Динни было что-то заразительное. Она увела его в нишу и уселась с ним на диване под клеткой попугая.

— Майкл, дорогой, мне вдруг пришла такая мысль: если бы мы могли быстро напечатать дневник Хьюберта, — в нём тысяч пятнадцать слов, держать весь тираж наготове и назвать книжку как-нибудь позвучней, например «Преданный»…

— «Покинутый», — вставил Майкл.

— Вот именно — «Покинутый»… Написать хлёсткое предисловие и показать её до выпуска в свет министру внутренних дел, это, вероятно, удержало бы его от приказа о выдаче. С таким заглавием и предисловием, да ещё разрекламированная прессой, книжка произвела бы сенсацию и была бы для него неприятным сюрпризом. В предисловии нужно нажать на то, как соотечественника покинули в беде, на раболепство перед иностранцами и так далее. А уж газеты за это ухватятся.

Майкл взъерошил себе волосы:

— Это мысль, Динни! Но есть несколько щекотливых моментов. Вопервых, как сделать, чтобы нас не заподозрили в шантаже. Без этого не стоит и начинать. Если Уолтер почует, что пахнет шантажом, он упрётся.

— Но ведь суть в этом и заключается. Пусть почувствует, что, отдав приказ, он о нём пожалеет.

— Дитя моё, — сказал Майкл, пустив клуб дыма в попугая, — это нужно сделать гораздо тоньше. Ты не знаешь государственных деятелей. Вся штука в том, чтобы заставить их поступать себе же на благо из высоких побуждений и по собственному почину. Мы должны вынудить Уолтера отдать приказ из низких побуждений, но уверить его, что они высокие. Это непременное условие.

— Так ли обязательно, чтобы он в это уверовал? Пусть просто скажет, что они высокие.

— Нет, он должен в это верить — хотя бы при дневном свете. То, о чём он думает в три часа ночи, не имеет значения. Но он не дурак. — Майкл снова взъерошил себе волосы. — По-моему, единственный, кто сумел бы все устроить, это Бобби Феррар. Он знает Уолтера до косточек.

— А он хороший человек? Он согласится?

— Бобби — сфинкс, но сфинкс благожелательный. Кроме того, он всегда всё знает. Он вроде звукоулавливателя: до него доходит любой слух. Нам даже не придётся открыто предпринимать никаких шагов.

— Но, Майкл, разве не самое главное — напечатать дневник и сделать вид, что мы готовы выпустить его в продажу?

— Это полезно, но главное — предисловие.

— Почему?

— Мы хотим, чтобы Уолтер прочёл напечатанный дневник и на основании его сделал вывод: отдать приказ — значит нанести дьявольски тяжёлый удар Хьюберту, как оно, впрочем, будет и на самом деле. Иными словами, мы хотим воздействовать на него как на частное лицо. Я уже представляю себе, что он скажет, прочитав дневник. «Да, это большое горе для молодого Черрела, но суд вынес постановление, боливийцы нажимают, да и сам он принадлежит к высшему классу. Следует быть осторожным, чтобы не пошли разговоры о лицеприятии…»

— Как это несправедливо! — горячо перебила Майкла Динни. Неужели с человеком можно обращаться хуже, чем с другими, лишь потому, что он не простолюдин? Это трусость.

— Эх, Динни, все мы трусы в этом смысле. Так о чём говорил Уолтер, когда ты его прервала? «Однако чрезмерная уступчивость тоже нежелательна. Малые страны требуют, чтобы мы относились к ним с особым почтением…»

— Погоди! — снова воскликнула Динни. — Это кажется…

Майкл предостерегающе поднял руку:

— Понял, Динни, понял. Это и мне самому кажется тем психологическим моментом, когда Бобби Феррар должен внезапно объявить: «Между прочим, к дневнику есть предисловие. Мне его показывали. В нём проводится мысль, что Англия вечно проявляет справедливость и великодушие за счёт собственных подданных. Материал благодарный, сэр. Газеты за него ухватятся. Это их старая и популярная песенка: „Не умеем мы стоять за своих“. И знаете, сэр, — продолжает Бобби, — мне всегда казалось, что такой сильный человек, как вы, просто обязан поколебать мнение, будто мы не умеем постоять за своих. Оно ошибочно — иначе и быть не может, но оно существует, и многие его разделяют. Вы, сэр, больше чем кто-либо способны восстановить равновесие в этом вопросе. Случай, разумеется частный, но он даёт нам неплохую возможность вернуть утраченное доверие к себе. По-моему, было бы правильно, — скажет Бобби, — не отдавать приказ, потому что шрам подозрений не внушает, выстрел был действительно актом самозащиты, а стране полезно почувствовать, что она снова может полагаться на правительство, которое не даст своих в обиду». И тут Бобби прервёт разговор. Уолтер поверит, что никто на него не нападает и что он сам смело совершает поступок, идущий на благо страны, — это непременное условие для каждого государственного мужа.

Майкл закатил глаза. Потом продолжал:

— Разумеется, Уолтер великолепно поймёт, хоть и не признается себе в этом, что, если он не отдаст приказ, предисловие не появится. Смею полагать, что к середине ночи он станет откровенен сам с собой, но уже в шесть утра сочтёт, что, не отдав приказ, совершит смелый поступок, и то, о чём он думал в три ночи, потеряет всякое значение. Поняла?

— Ты замечательно всё растолковал, Майкл. А вдруг он захочет прочесть предисловие?

— Едва ли. Но оно должно быть у Бобби в кармане на тот случай, если ему понадобится осадная артиллерия. На Бобби можно положиться.

— Пойдёт ли на это мистер Феррар?

— Да, — отрезал Майкл. — В целом — да. Мой отец оказал ему однажды большую услугу, а старый Шропшир — его дядя.

— А кто напишет предисловие?

— Надеюсь, что уломаю старого Блайта. В нашей партии его до сих пор побаиваются, — он умеет задать жару, когда захочет.

Динни захлопала в ладоши:

— Ты думаешь, он согласится?

— Всё зависит от дневника.

— Тогда согласится.

— Можно мне его прочесть раньше, чем сдать в типографию?

— Конечно! Только помни, Майкл: Хьюберт не хочет, чтобы он увидел свет.

— Ясно! Если это подействует на Уолтера и он не отдаст приказ, выпускать книгу незачем; если не подействует, — опять-таки незачем, потому что «дело уже сделано», как говаривал старый Форсайт.