Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17

— Эхъ, не смотрѣли бы глаза.

Онъ вырвалъ у него вилы, и это сильное движеніе, какъ будто усилило его гнѣвъ. Онъ нахмурился и замахнулся вилами, но не ударилъ.

— Кабы не такіе дни, обломалъ бы тебѣ ребры, ты бы зналъ, какъ брюхо чесать. А, дура! И взяться-то не умѣешь. Съ борова выросъ, а ума не вынесъ.

И, поплевавъ на руки, Иванъ Ѳедотовъ сильнымъ движеніемъ запустилъ вилы, подсунулъ и, поднявъ на вилину слипшагося навоза съ полпуда, откинулъ ее.

— Такъ вотъ работай, а не то что брюхо чесать. Давно бы откидалъ, да и за другое дѣло взялся. А Родивонъ куда ушелъ?

Ольга, во все это время взглядывавшая своими бойкими, черными глазами на Алешку, и едва удерживаясь отъ смѣха поднялась и, выжимая тряпку, обратилась къ свекору.

— Дядюшка Родивонъ на рѣчку пошелъ, батюшка. Евланья (это была сноха Родивона) прибѣгала, говорить, Катерина рубаху упустила: на льду не держитъ, а плота нѣту. Дядюшка пошелъ плотъ издѣлать.

Иванъ Ѳедотовъ ничего не отвѣтилъ и, встряхнувъ большой шапкой, которая во время работы свалилась напередъ, вошелъ на крылечко и, поднявъ щеколду, отворилъ дверь. Удержавъ свинью, которую приготовилъ убить, запертую въ сѣняхъ и бросившуюся ему подъ ноги, вошелъ въ сѣни. Въ сѣняхъ онъ увидалъ доски палатей, которыя разбирали и мыли, и они были еще не уставлены на мѣсто. И это Родивонъ хотѣлъ сдѣлать, и это ему было досадно. Дверь направо, въ теплую избу, была отперта, a налѣво, въ холодную, была затворена, и изъ нея слышались стоны. Не обращая вниманія на это, Иванъ Ѳедотовъ вошелъ, нагнувшись, въ теплую. Въ избѣ сидѣла старуха мать на конникѣ, согнувшись въ три погибели, и съ трудомъ подняла глаза, чтобы взглянуть на сына. Она была въ одной паневѣ и грязной рубахѣ, на головѣ былъ платокъ, изъ котораго выбивались сѣдые волосы. Она заговорила и показала длинные желтые зубы.

— Здорово, матушка. Богъ милости прислалъ, потревожили тебя.

— Ничего, сынокъ, ничего. Опять положатъ.

Въ избѣ сидѣла еще въ кичкѣ жена Родиона, на лавкѣ у окна, и шила рубаху мужу. Подлѣ нея сидѣла дѣвчонка, ее дочь, качая люльку. У печки стояла Настасья, любимая сноха Ивана Ѳедотова, ножемъ рѣзала рѣдьку и, увидавъ свекора, тотчасъ оправила на головѣ платокъ и привѣтливо взглянула на него. Ея лицо, и всегда улыбающееся, было тонко и привѣтливо. [Она] 360 360 В рукописи: и обратилась къ нему съ вопросомъ, гдѣ подать ему обѣдать, такъ какъ столы вынесены. Ея дѣти, двое мальчишекъ, играли на печкѣ и высунули свои головы, глядя на дѣдушку.

Марина же, жена Родивона, какъ всегда, смотрѣла волкомъ и теперь особенно зло посмотрѣла изъ своего худого лица своими черными, какъ уголь, цыганскими глазами на деверя. Марина, жена Родивона, смотрѣла сердито всегда. Она всегда была главная трудность для Ивана Ѳедотова при управленіи домомъ. Родивонъ былъ смирный, работящій мужикъ, только запивалъ, но съ нимъ однимъ не трудно было ладить. Онъ самъ о себѣ зналъ, что онъ не хозяинъ и не хотѣлъ быть хозяиномъ и не хотѣлъ дѣлиться. Но Марина была ядъ. Она не могла снести того, что Степанида, жена Ивана Ѳедотова, была хозяйкой, и всегда ссорилась съ ней изъ-за горшковъ, изъ-за синьки, изъ-за дѣтей и изъ-за внучатъ. Что она сидѣла, шила, не мыла, это было все равно Ивану Ѳедотову, но что-то было въ ея взглядѣ какъ будто радостное, злое. И смущенное что-то было въ Настасьѣ.

— Да давай сюда на конникъ. Закушу да и въ поле. 361 361 Вставка на полях: Родивонъ (говорунъ) вернулся съ топоромъ. Что ты станешь дѣлать. Принять [?] бабъ Дядюшка поставь Ну чтожъ давай Экій подлый. Я ему велѣлъ раскидать. Чтожъ пахать. Добро. А мы тутъ управимъ бабушку снесемъ въ палаты въ ея а завален [ 1 сл. неразобр. ]. Что Карпъ али и Мишку съ собой взялъ? — спросилъ онъ про любимаго сына, мужа Настасьи, который уѣхалъ въ городъ. — Давно, еще къ обѣдни не благовѣстили, и Мишутку повезъ. Я на заслонкѣ куръ кормила. Какъ же свяслами обмотали. И попряли. Я и поткала. A гдѣ Михаловна?

Никто не отвѣтилъ. Это еще больше удивило Ивана Ѳедотова. Только Матрешка, Маринина дочь, черная егоза, подбѣжала къ матери и что-то, какъ бы въ отвѣтъ на слова Ивана Ѳедотова, стала шептать ей.

— Матушка въ клѣти была, — сказала Настасья, закрываясь, какъ бы отъ стыда, рукой.

— Ну-ка покличь ее, — сказалъ Иванъ Ѳедотовъ и, снявъ

Таблица, относящаяся к варианту № 16 «Декабристов».

(Размер подлинника).

кафтанъ, бережно сложилъ его; одернувъ рубаху, сѣлъ на конникъ.

— Да чего же она тамъ въ клѣти?

Настасья опять не отвѣтила, но Марина обернулась.

— А чего? У Аринки повиваетъ.

Иванъ Ѳедотовъ понялъ и крики, которые онъ слышалъ, и смущеніе Настасьи и, нахмурившись, закачалъ головой. Это рожала Арина солдатка, сноха, мужъ которой уже 6-й годъ былъ солдатомъ и ни разу не приходилъ. Иванъ Ѳедотовъ не зналъ этого.

— Кликни мать-то! Ну ее... Пускай пропадетъ. Пропасти на ней нѣтъ... Давай, что ли, обѣдать.

Настасья подала ему чашку квасу, хлѣбъ и солонку. Онъ помолился и сѣлъ ѣсть.

Пока онъ ѣлъ, пришла взволнованная, потная Михаловна пузыремъ [?], сморщенная, бѣлая, съ быстрыми, легкими, мягкими движеніями и тотчасъ поклонилась въ землю, прося прощенья за невѣстку.

— То-то, добѣгалась.

— Не грѣши, Ѳедотычъ. Человѣкъ слабый. Какъ-то ей Богъ проститъ.

— Заступи, матушка, — обратилась она къ старухѣ.

Старуха [не] поняла, спросила, о чемъ и, понявъ [сказала:]

— Всѣ мы грѣшны, не серчай. Грѣхъ. Богъ ее проститъ. Грѣхъ.

Иванъ Ѳедотовъ замолчалъ и, вставъ, помолился.

— А что мерина чалаго оставили, что ли, ребята?

— Не догадалась! Никакъ нѣту.

Въ это время, запыхавшись, вбѣжалъ Тараска Настасьинъ, любимый внукъ Ивана Ѳедотова, съ такими же глазами и ямочками, какъ мать. Онъ услыхалъ слова дѣда. Онъ, увидавъ съ выгона, гдѣ онъ игралъ съ ребятами, стерегущими овецъ, что обѣдня отошла, бѣжалъ домой, чтобы встрѣтить дѣда.

— Оставили, дѣдушка, на задворкахъ.

— Ну ладно, давай, Михаловна, кафтанишко старый, поѣдемъ, Тараска, пахать. И мерина учить и тебя стану.

И Иванъ Ѳедотовъ пошелъ на задворокъ; своротилъ соху съ новой разсохи, срубленную лѣтомъ и обдѣланную передъ весной; онъ вывелъ мерина, запрегъ, подвязалъ сволока и, посадивъ внука на мерина, повелъ его въ поводу изъ воротъ въ проулокъ, нa Миткину дачу. Бабы вынесли ему завтракъ мужикамъ; онъ перекинулъ мѣшокъ черезъ седѣлку.

————

Между тѣмъ въ клѣти, на полу, на подосланной рогожкѣ, солдатка Арина съ растрепанными волосами и выпученными глазами хваталась зубами за веревки и старалась удержать стоны. Она мучалась не столько отъ боли, сколько отъ раскаянія и страха передъ свекоромъ, мужемъ и Богомъ. Преступленіе ея, казавшееся столь ничтожнымъ тогда, теперь было ужасно. Присутствіе свекрови поддерживало ее. Но какъ только она вышла, ей казалось, что нечистый овладѣлъ ею. Она хотѣла перекреститься и не могла. Ужасъ хуже смерти объялъ, она закричала, чтобъ позвать Михаловну и закричала страшнымъ голосомъ кликуши и залилась крикомъ.