Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)

— Милейший, до масленицы еще далеко, приберегите свои неуместные шутки до тех пор! — воскликнула советница с уничтожающей насмешкой и презрительно повернулась к нему спиной.

— Мама, я настоятельно прошу тебя вернуться в свою комнату, — произнес ландрат, предлагая ей руку, чтобы вывести ее из комнаты.

Он также был бледен, и на его лице отражалось глубокое внутреннее волнение; она с неудовольствием отстранила его.

— Если бы речь шла о служебном деле, тогда ты был бы прав, выпроваживая меня из своего кабинета, тут же дело идет о хитро задуманном мошенничестве, которое должно опозорить нашу семью.

— Опозорить? — повторил старый живописец голосом, дрожащим от негодования. — Если бы моя Бланка была дочерью фальшивомонетчика или мошенника, то я должен был бы молча снести это оскорбление, но в данном случае я решительно протестую против такого определения; я сам — сын чиновника и ношу всеми уважаемое имя; моя жена происходит из благородной, хотя и обедневшей семьи, и на нашем имени нет ни малейшего пятна, разве только то, что я в качестве художника с академическим образованием вследствие нужды должен был искать хлеба на фабрике. Но теперь в богатых, даже дворянских семьях появилась мода говорить о «мезальянсе» при браках с бедными девушками. Пред этим совершенно неосновательным предрассудком склонялся и покойный и тем самым взял на себя вину пред горячо любимым им сыном.

— Извините-с, мне неизвестно, чтобы у коммерции советника Лампрехта была на совести какая-нибудь вина по отношению к своему единственному сыну и моему внуку Рейнгольду, — насмешливо заметила советница и презрительно пожала плечами.

— Я говорю о Максе Лампрехте, моем внуке.

— Бесстыдство! — закричала старая дама.

Ландрат подошел к ней и решительно запретил ей всякие оскорбительные замечания; она должна дать этому человеку высказаться, а впоследствии выяснится, насколько основательны его требования. Она подошла к окну и повернулась к ним обоим спиной. Между тем старый художник вынул большой конверт.

— Это — засвидетельствованное судом удостоверение о законном браке? — быстро спросил ландрат.

— Нет, — возразил Ленц, — это письмо моей дочери из Лондона, в котором она сообщает мне о браке с коммерции советником Лампрехтом.

— И больше у вас нет никаких бумаг?

— К сожалению, нет. Покойный после смерти моей дочери взял все документы себе.

Советница громко расхохоталась и обернулась.

— Слышишь, мой сын? — торжествующе воскликнула она, — доказательства отсутствуют; само собой разумеется это недостойное обвинение Балдуина является вымогательством! Впрочем, — она пожала плечами, — возможно, что чары этой кокетки, которые она проявляла когда-то пред нашими глазами на галерее, оказали свое действие и на него. Возможно, что впоследствии где-нибудь за границей между ними завязались более интимные отношения; в наше время нет ничего удивительного. Хотя я никогда не считала Балдуина способным на такие любовные истории, но могу это допустить. Что касается женитьбы… я скорее дам разрубить себя на куски, чем поверю такой нелепости.

Старый художник протянул Герберту письмо.

— Пожалуйста, прочитайте, — произнес он совершенно упавшим голосом, — и будьте добры назначить мне час, когда я могу явиться к вам в присутствие, чтобы изложить вам дальнейшее; я не в состоянии больше слышать, как поносят мою дочь. Мне стоит больших трудов решиться показать это письмо постороннему человеку, — он с тоской взглянул на письмо, которое взял у него ландрат, — мне это кажется предательством по отношению к моей дочери, которая в этих строках исповедуется перед своими родителями в единственном грехе, взятом ею на душу; мы не имели понятия о том, что наш хозяин за нашей спиной завлекает нашу дочь. По его настоятельному желанию и строгому запрещению она скрыла это от нас. Если бы она умерла бездетной, то я не поднимал бы этого вопроса; она скончалась в чужой стране, здесь никто ничего об этом не знал, а потому у меня не было бы повода вступаться за ее честь. Но теперь дело идет о том, чтобы добиться прав для ее сына, и я употреблю для этого все средства, находящиеся в моем распоряжении.

— Вам следовало бы сделать это еще при жизни моего зятя, — вспыльчиво перебил его ландрат, по-видимому, в сильном возбуждении ходивший взад и вперед по комнате.

— Герберт, — крикнула старая дама, — возможно ли, что ты придаешь хотя бы малейшее значение этой лжи?

— Вы правы, я был всегда слаб по отношению к этому властному человеку, — ответил Ленц, не слушая возгласа советницы, — я не должен был довольствоваться обещаниями, как это, к сожалению, было. Когда, год тому назад, мы получили разрешение взять к себе нашего внука, тогда коммерции советник сказал, что в данную минуту обстоятельства еще не позволяют ему открыто признать своего сына, рожденного от второго брака, но он немедленно сделает завещание, чтобы в крайнем случае обеспечить Максу его сыновьи права. Однако он не сдержал своего обещания. Будучи в полном сознании своих сил, он такой крайний случай, как скоропостижная смерть, вероятно, считал невозможным. Но я не отчаиваюсь; документы — свидетельство о браке и метрическое свидетельство моего внука — существуют и должны отыскаться в оставшихся после покойного бумагах; поэтому-то я и пришел к вам, господин ландрат; я не могу заставить себя обратиться к адвокату и передаю это дело в ваши руки.

— Я согласен, — ответил Герберт. — На этих днях печати будут сняты, и, даю вам слово, я сделаю все, чтобы разъяснить это дело!

— От души благодарю вас, — сказал старик и протянул ему руку, а затем поклонился по тому направлению, где стояла советница, и вышел.

В течение некоторого времени в комнате царила такая удручающая тишина, какая бывает после первого порыва ветра надвигающейся грозы; было слышно только шуршание бумаги, которую Герберт достал из конверта и развернул, тогда как советница, как бы в полном забытьи, смотрела на дверь, за которой исчез этот злополучный человек. Однако вскоре она овладела собой и с негодованием крикнула своему занятому чтением сыну:

— Герберт, неужели ты можешь читать лживое писание этой негодной кокетки, в то время как твоя мать в страшном волнении и негодовании стоит возле тебя?

— Это не лживое писание, мама, — ответил он, поднимая глаза, по-видимому, сильно потрясенный.

— А, ты растроган, мой сын? Конечно, писать все можно, и прекрасная девица, само собой разумеется, приложила все старания, чтобы в надлежащих красках изобразить родителям свою ошибку, а такой человек, как ты, конечно, даст себя одурачить и поверить…

— Я уже раньше верил, мама!

— Смешно! Болтовня какого-то выжившего из ума старика…