Екатерина Леткова - Ржавчина

Она не могла отдать себѣ отчета, почему она такая; она сознавала, что не живетъ, а прозябаетъ… Скука, одиночество и осадокъ отъ обманувшагося чувства доводили ее до отчаянія.

Мужъ пріѣхалъ, но и при немъ не стало лучше. Говорили они между собою мало, а если и говорили, то у Анны помимо ея воли прорывался какой-то раздраженный тонъ, мучившій ее не меньше, чѣмъ Никса. При такихъ отношеніяхъ оставаться вдвоемъ было тяжело.

Слащовъ познакомился съ к-скимъ обществомъ, встрѣтилъ тамъ одного изъ своихъ петербургскихъ знакомыхъ и далъ слово пріѣхать къ нему на рожденье перваго августа.

Анна передъ его отъѣздомъ между прочимъ сказала ему:

— Привози съ собой Бѣжецкаго…

— Да онъ не поѣдетъ къ намъ, — его тамъ дамы рвутъ на части…

— Кого это, Бѣжецкаго? — какъ бы съ недовѣріемъ спросила Анна.

— Да, Ѳедора Михайловича… Онъ уже и самъ готовъ…

— Какъ готовъ? — не поняла Анна…

— Въ тетушку влюбился… Я думалъ — пожилая женщина, а оказалось лѣтъ тридцати…

— И красивая? — быстро спросила она.

— Да, да… аппетитная… Ѳедоръ Михайловичъ совсѣмъ растаялъ… Ужь тамъ катанья въ лодкѣ съ музыкой, поѣздки на охоту устраиваетъ… Нѣтъ, онъ въ нашу глушь не заглянетъ теперь.

— Ты должно-быть недѣлю просидишь тамъ вмѣсто двухъ дней, — раздраженно замѣтила Анна.

Онъ ничего не отвѣтилъ.

Когда Никсъ садился въ тарантасъ, Анна закричала ему изъ окна:

— Передай Бѣжецкому, что я прошу его пріѣхать… Такъ и передай.

— Скажу, скажу… Прощай, Annette… По вечерамъ не выходи, — сыро…

И онъ покатилъ.

Анна рѣшила встрѣтить Бѣжецкаго какъ ни въ чемъ ни бывало, какъ будто она и не получала его письма. Но чѣмъ больше она думала, какой тонъ ей взять, тѣмъ труднѣе ей было.

Бѣжецкій пріѣхалъ веселый, спокойный. Анна его встрѣтила смущенная, какъ будто сконфуженная. Бѣжецкій по-прежнему говорилъ мало, отвѣчалъ отрывисто, но бойко и иногда рѣзко. Анна чувствовала, что говорить съ нимъ какъ прежде — подтрунивать надъ нимъ — становится невозможно, а иначе она не умѣла.

Разъ она поддразнила его, онъ обидѣлся, ушелъ въ себѣ въ комнату и не выходилъ весь день. Анну это вывело изъ себя. На слѣдующее утро она подняла его на смѣхъ при мужѣ. Бѣжецкій взялъ шляпу, распростился и уѣхалъ.

Черезъ двѣ недѣли Слащовы перебрались въ Петербургъ.

Въ ясный осенній день, по Гагаринской набережной, быстро шла дѣвушка, закутанная въ длинное пальто и платокъ. Она не смотрѣла на катающихся, не замѣчала проходящихъ… Впереди ея шла дама маленькаго роста, въ короткой, узкой темносѣрой юбкѣ, въ такой же кофточкѣ мужскаго покроя и полумужской фетровой шляпѣ. Рядомъ съ ней лѣниво ступала громадная сенбернардская собака. Дама шла заложивъ лѣвую руку за бортъ кофточки, а правую положивъ на ошейникъ собаки.

Дѣвушкѣ пришлось обогнать ее.

— Вѣра! — услышала она сзади себя.

Она быстро обернулась и увидала передъ собой Анну Слащову. Съ тѣхъ поръ, какъ онѣ разстались, прошло полтора года. Первое время онѣ переписывались; вначалѣ Анна писала искренно и просто про себя и про мужа, потомъ письма дѣлались короткими, отрывочными, наконецъ она совсѣмъ не отвѣтила на одно письмо Вѣры.

Тѣмъ переписка и кончилась. Теперь, пріѣхавъ въ Петербургъ, Вѣра не хотѣла отыскивать Анну и еслибъ не эта встрѣча на набережной, она можетъ-быть такъ бы и упустила ее изъ виду.

Въ первыя минуты фразы сыпались съ обѣихъ сторонъ безсвязно, отрывочно. Анна отъ души обрадовалась этой встрѣчѣ и упросила Вѣру зайти въ ней.

Слащовы жили тутъ же на набережной. Они имѣли квартиру въ бель-этажѣ съ зеркальными стеклами, со швейцаромъ, квартиру отдѣланную роскошно и съ большимъ вкусомъ.

Онѣ быстро прошли длинную амфиладу гостиныхъ разныхъ стилей и вошли въ будуаръ Анны.

Это была очень большая комната, обитая вся чернымъ атласомъ, на которомъ рельефно выдавались свѣтлыя пано съ амурами и севрскія кенкеты. Съ потолка спускалась люстра севръ; каминъ чернаго дерева съ севрскими украшеніями. Мебель обита также чернымъ атласомъ съ легкой вышивкой свѣтлыми шелками, очень мягкій коверъ и тяжелыя темныя портьеры. Веселый огонекъ камина привѣтливо смягчалъ мрачную обстановку комнаты.

Вѣра съ Анной сѣли у камина. Сбогаръ занялъ мѣсто въ углу на большой атласной подушкѣ.

— Вотъ мой единственный другъ, — сказала Анна, указывая на него.

И она нервно, несвязно разсказала Вѣрѣ свою жизнь въ эти полтора года.

— Мы въ половинѣ августа переѣхали изъ деревни, — продолжала она. — Что дѣлать въ Петербургѣ осенью? Никсъ предложилъ мнѣ ѣхать за границу… Я и хотѣла бы поѣхать, но меня страшило это неловкое чувство, которое мы испытывали всегда, когда долго остаемся съ нимъ вдвоемъ… Какъ будто между нами лежитъ что-то. Онъ точно стѣсняется меня, а я никакъ не могу взять настоящаго тона. Какъ бы вамъ это объяснить?…

— Говорите, говорите! Я понимаю…

— Я и не поѣхала. Мужъ отправился… А я опять осталась одна, какъ тогда въ Нагорномъ… Первое время я скучала страшно.

— Отчего же вамъ не выбрать какое-нибудь дѣло?

Анна засмѣялась.

— Что я знаю? Что я умѣю? — заговорила она нервнымъ, взволнованнымъ голосомъ. — Я даже вообразить себѣ не могу, чѣмъ бы я могла заняться… Если я читаю больше двухъ часовъ сряду, у меня заболитъ спина, заболятъ глаза и мысли начнутъ путаться…

— А знакомые?

— Дамы нашего круга?… Да развѣ я подхожу къ нимъ?… Эти постоянные разговоры о нарядахъ, объ успѣхахъ… Можно съ ума сойти… Я какъ пріѣхала изъ деревни, нигдѣ и не была… А мужчины… Вы знаете изъ моихъ разсказовъ, кто меня окружаетъ…

Она замолчала, опустила голову и долго смотрѣла на синенькое пламя, пробѣгавшее по угольямъ. Потомъ встряхнула головой, точно для того, чтобы поправить спустившуюся ей на глаза прядь, достала изъ праваго кармана своего „пиджака“ нѣсколько папиросъ, выбрала изъ нихъ менѣе помятую, расправила ее, достала изъ другаго кармана спичку и, закуривая папиросу, весело проговорила:

— Разъ я сидѣла также здѣсь у камина одна съ Сбогаромъ… Думала, думала и пришла къ такому выводу: я — уродъ, нравственный уродъ… И меня давно слѣдовало бы уморить, какъ въ Спартѣ морили физическихъ уродовъ… Въ воду бросали, кажется?… Но такъ какъ въ воду меня не бросили, то и должна я относиться проще къ себѣ и къ людямъ. Въ тотъ же день я написала Бѣжецкому, чтобъ онъ пріѣхалъ… И вотъ съ того дня собирается почти одна и та же компанія: Бѣжецкій, его два товарища… Иногда пріѣзжаетъ Шатовъ…

— И Шатовъ бываетъ?…

— Да… Мы съ нимъ остались пріятелями… Постоянно пикируемся, поддразниваемъ другъ друга и… намъ весело. Я поняла его… Онъ своею сосредоточенностью мнѣ показался серьезнѣе и выше другихъ… Ничуть не бывало. Къ нему надо прикладывать тотъ же аршинъ, какъ и ко всѣмъ имъ… Au fond, c'est un bon garèon…