Екатерина Леткова - Ржавчина

Я уѣхала изъ Петербурга должно-быть навсегда. Тотъ вечеръ, послѣ котораго я, глупая, такъ много плакала, устроилъ мое счастье. Ѳедя полюбилъ меня сильнѣе и больше сталъ вѣрить въ меня. Но меня убивала эта ложь, которой мы должны были окутывать нашу любовь. Ты вѣдь знаешь, какъ я не люблю лгать. Для меня была страшнымъ мученіемъ эта постоянная маска холодности, которую я должна была надѣвать при чужихъ. Но пока Никсъ былъ за границей, — все еще было сносно. Онъ пріѣхалъ въ началѣ ноября, веселый, довольный и ласковый, какъ никогда. Привезъ мнѣ множество подарковъ, просилъ прощеніе, что долго заставилъ меня скучать, и сталъ больше прежняго сидѣть дома. Что съ нимъ сдѣлалось — я не понимаю. Я видѣла хорошо, что онъ не полюбилъ меня больше прежняго, но въ немъ говорило что-то въ родѣ раскаянія. Жаль, что немного поздно. И чѣмъ ласковѣе онъ былъ со мной, тѣмъ тяжелѣе мнѣ становилось. Къ тому же свиданія съ Бѣжецкимъ стали невозможны. Я запутывалась во лжи все больше и больше, и въ одинъ прекрасный вечеръ рѣшила все сказать Николаю, хотя Ѳедя былъ, почему-то, противъ этого. Теперь онъ и самъ въ восторгѣ, что мы устроились здѣсь, вдали отъ людей, отъ сплетенъ и грязи… Ему было жаль оставить Петербургъ, — у него тамъ живетъ мать, къ которой онъ очень привязанъ. А мнѣ некого было жалѣть. Моя милая мамаша не хочетъ и знать меня; она теперь блаженствуетъ гдѣ-то на водахъ съ тѣмъ баритономъ-французомъ, котораго ты видѣла у насъ тогда, въ Парижѣ, два года назадъ.

Сколько воды утекло въ эти два года! Какъ я тогда любила Никса! И странно сказать, теперь во мнѣ не осталось ни капли чувства къ нему, я о немъ даже и не вспоминаю никогда. Это потому, что я теперь всю любовь отдала Ѳедѣ. За что, когда, какъ я его полюбила, я ничего этого не знаю. Я чувствую одно, что люблю его, какъ только могу любить, люблю не размышляя, не анализируя. Если одну одну минуту я взгляну на него какъ на monsieur Бѣжецкаго, — того Бѣжецкаго, котораго я знала столько лѣтъ, — мнѣ немыслимо, чтобъ я полюбила его: все, начиная съ наружности, мнѣ было въ немъ антипатично. Теперь же онъ для меня сталъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ, дороже его для меня не было и не будетъ.

Мы живемъ въ Ниццѣ, не знакомясь ни съ кѣмъ, въ отдѣльной маленькой виллѣ, окруженной садомъ апельсинныхъ деревьевъ. Вдали видно спокойное, синее море. Къ намъ даже почти не доносится шумъ экипажей, мы живемъ какъ въ оазисѣ, за нашими владѣніями тоже пустыня для меня и Ѳеди. Мы нигдѣ не бываемъ, никого не видимъ, даже ничего не читаемъ. Еслибы можно было такъ прожить всю жизнь! Я только боюсь за Ѳедю, — боюсь, чтобъ онъ не соскучился въ нашемъ раю. Онъ два раза ѣздилъ въ Monte-Carlo, но не игралъ; разсказывалъ мнѣ, какъ разнообразны выраженія лицъ играющихъ, какъ интересно смотрѣть на нихъ. Вчера опять былъ тамъ; я хотѣла ѣхать съ нимъ, но ему этого не хотѣлось, а вѣдь ты знаешь, какая я упрямая, — если я захочу что-нибудь, то должна непремѣнно добиться. Я настаивала ѣхать съ нимъ. Онъ вышелъ изъ себя и закричалъ на меня. Я въ первый разъ видѣла его такимъ злымъ. Онъ позеленѣлъ весь, затрясся… Я простить себѣ не могу моего упрямства. Онъ вернулся изъ Монако поздно, блѣдный, взволнованный; я даже подумала, что онъ проигрался. Мнѣ и въ голову не пришло, что такъ разстроила его эта ссора со мной. Мы вчера же и помирились. Конечно, этого не повторится. Я должна сдерживать свой гадкій, своенравный характеръ. Сегодня Ѳедя такой тихій, ласковый, какъ будто бы самъ виноватъ. Утромъ мы вспоминали, какъ намъ трудно было уѣхать изъ Петербурга; онъ выдумывалъ всякіе предлоги, чтобъ остаться. Теперь оказывается, что у него было мало денегъ. У него какой-то управляющій очень нечестный человѣкъ; онъ запуталъ его дѣла и намъ нечѣмъ было бы жить, еслибъ я не запаслась деньгами. Мнѣ предстоитъ возня съ перемѣной попечителя, — я не хочу, чтобы мой мужъ оставался имъ. Ѳедя мнѣ все устроитъ. Я такъ и сказала ему, что грѣшно грустить о деньгахъ, когда мы такъ счастливы. Господи, какъ я люблю его!

Прости меня, дорогая Вѣра, что я надоѣдаю тебѣ разсказами о моей любви. Я преисполнена ею, и каждый разъ, когда меня наполняетъ какое-нибудь чувство, я должна дѣлиться съ тобой. Вѣдь ты мнѣ позволила это.

Пиши мнѣ: Nice, poste restante. Цѣлую тебя такъ же крѣпко, какъ люблю, а люблю я тебя очень.

„Твоя Анна“.

P. S. Еслибы ты хоть на минуту перенеслась въ нашъ милый уголокъ: какой контрастъ съ петербургской, модной, мрачной квартирой! Я только устроила кабинетъ Ѳеди въ родѣ кабинета Никса, — очень много пріятныхъ воспоминаній связано съ нимъ…

„А. С.“

Парижъ, 15 февраля 187… года.

Какъ видишь, мы переѣхали уже изъ Ниццы въ Парижъ, моя милая, дорогая Вѣра! Я никогда не забуду этихъ двухъ мѣсяцевъ, проведенныхъ на берегу моря, среди удивительной природы, вдвоемъ съ Ѳедей. Но теперь туда наѣхало очень много семействъ изъ Петербурга и почти всѣ они знаютъ меня и Ѳедю. Мы не могли выйдти на шагъ изъ виллы, чтобы не встрѣтить знакомыхъ. Меня это не очень стѣсняло, но Ѳедю злило. Мы рѣшили переѣхать въ Парижъ, въ этотъ океанъ страстей всякаго рода. (Я, кажется, становлюсь поэтомъ.) Послѣ нашего монастырскаго уединенія мы съ удовольствіемъ стали посѣщать всевозможныя зрѣлища, постоянно бываемъ въ театрахъ. Для меня они доставляютъ громадное удовольствіе, а Ѳедя въ нихъ скучаетъ. Парижъ вообще на него подѣйствовалъ раздражающе, но я надѣюсь, что это только на первое время. А то, иногда, я при немъ не могу даже высказывать собственнаго мнѣнія; сегодня утромъ онъ надулся и не говорилъ со мной до тѣхъ поръ, пока не пришелъ одинъ нашъ пріятель, маркизъ Раффо, мой давнишній знакомый. Мы случайно встрѣтились съ нимъ въ театрѣ, я представила его Ѳедѣ, и онъ теперь бываетъ у насъ каждый день. Это премилый итальянчикъ, съ обыкновенной итальянскою бородкой, съ черными глазами, съ моноклемъ, почти съ его лицо величиною. Онъ бойко разговариваетъ, остритъ, и, надо отдать ему справедливость, на десять остротъ одна попадается удачная. Вообще же онъ славный товарищъ въ обществѣ. Другой нашъ знакомый поинтереснѣе. Можетъ-быть самая обстановка нашего перваго свиданія сдѣлала это знакомство такимъ интереснымъ.

Ты вѣдь знаешь, какъ я мало склонна къ роману, какъ мало вѣрю въ этотъ „coup“, который зажигаетъ сердца… Но тутъ, будь мое сердце свободно, пожалуй, я бы не устояла противъ этого „coup“.

Дѣло было такъ. Я пріѣхала изъ театра одна. Ѳедя вышелъ на дорогѣ и отправился въ кафе ужинать съ пріятелями. Я входила по ярко освѣщенной лѣстницѣ отеля, опустивъ низко голову. На второй площадкѣ я столкнулась съ какимъ-то бариномъ и хотѣла пройдти дальше. Но меня удивило, какъ онъ заглянулъ мнѣ въ лицо. Я думала, что это кто-нибудь изъ знакомыхъ, и обернулась. Онъ стоялъ на площадкѣ и точно собирался сказать мнѣ что-то. Понятно, вышла совершенно невольная остановка и съ моей стороны. Но черезъ нѣсколько секундъ я уже подымалась дальше; я не обертывалась больше, хотя слышала, что онъ все стоялъ на томъ же мѣстѣ.