Екатерина Леткова - Ржавчина

Какъ видишь, я не скучаю; я желала бы только, чтобы жизнь не проходила бы такъ въ чаду, изо дня въ день, какъ идетъ у насъ здѣсь… Некогда собраться съ мыслями. Голова всегда какъ въ туманѣ; я думаю, это отчасти отъ нашихъ постоянныхъ обѣдовъ съ тостами. Мы даже, шутя, образовали „маленькое общество тостовъ“. Чѣмъ нелѣпѣе и несообразнѣе тостъ, тѣмъ больше смѣху вызываетъ онъ, тѣмъ веселѣе обѣдъ, — а это все, что надо нашему „обществу тостовъ“. Не правда ли, полезное учрежденіе?!… И я тебѣ покаюсь: я положила основаніе ему; въ первые дни пріѣзда въ Парижъ на меня напало какое-то сумашедшее веселье, — я мертваго расшевелила бы, кажется. Теперь ужь я устала немного, мнѣ хочется пожить потише, — мы ищемъ квартиру гдѣ-нибудь близъ Avenue de l'Impératrice и поселимся тамъ съ Ѳедей. Еслибы ты могла пріѣхать ко мнѣ… Это немыслимо, но какъ бы я была рада!… Пиши мнѣ все про себя такъ же, какъ я тебѣ. Я думаю и продолжать такъ: не щадя себя и говоря только правду, одну только правду. Прощай. Цѣлую тебя.

„Твоя Анна“.

Парижъ, 27 марта 187… года.

Вотъ ужь три дня, какъ я получила одно письмо, а я только и думаю о немъ и мучаюсь страшно. Я уже давно не писала тебѣ, мой дорогой другъ.

Отвѣтъ maman, который долженъ былъ дать намъ опредѣленныя свѣдѣнія насчетъ нашихъ средствъ, былъ коротокъ; она требовала, чтобъ я вернулась къ ней въ Петербургъ, иначе она ни на что не. согласна. Ты вѣдь знаешь ее. Развѣ я могла бы когда-нибудь ужиться съ ней? У ней всегда и во всемъ ложь на первомъ планѣ. Она лжетъ безъ всякой надобности, по привычкѣ, на каждомъ шагу, лжетъ въ пустякахъ и крупномъ, не краснѣя. Меня еще маленькую возмущало это. Разъ мнѣ и захотѣлось обличить ее, что коса, которою она хвастается, не ея, а фальшивая, и досталось же мнѣ!… Я никогда не забуду, какъ мать разозлилась на меня… И все-таки не утерплю и буду уличать ее. Затѣмъ, что еще для меня невыносимо въ ней, это — жажда лести и низкопоклонства. Наберетъ себѣ въ домъ приживалокъ, которыя изъ-за ея милліоновъ готовы увѣрить ее, что она первая красавица въ мірѣ. И maman довольна. Она мѣняетъ три туалета въ день, приживалки надъ каждымъ изъ нихъ axaютъ, дивятся вкусу maman, ея фигурѣ, ея тонкой таліи. Возмутительно слушать! И вдругъ она требуетъ, чтобъ я жила съ ней! Мыслимо ли это? Развѣ я, съ моимъ рѣзкимъ и прямымъ характеромъ, могла бы хладнокровно видѣть все это? Одна мадамъ Скрипицына сколько крови испортитъ, когда начинаетъ нахально увѣрять, что maman одного съ нею роста, а эта Скрипицына чуть не сажень вышиною. А потомъ всѣ эти фокусы: надо знать, когда сдѣлать видъ, что занимаешься чѣмъ-нибудь и не слышишь перешептыванья мамаши съ какимъ-нибудь Ферри, не видишь ихъ перемигиваній… Приживалки все это изучили, — онѣ бываютъ и глухи, и слѣпы, когда надо, за это ходятъ въ старыхъ платьяхъ maman вортовской работы и носятъ шляпы отъ Мантель и Терезъ. Нѣтъ, чѣмъ старше я становлюсь, тѣмъ яснѣе опредѣляю себѣ мою мать и прямо скажу, какъ написала и ей, что жить съ ней не могу. Ѳедя поѣхалъ въ Петербургъ; онъ все устроитъ, а я пока отдѣлала наше маленькое гнѣздышко. Отельная жизнь намъ надоѣла страшно, мы наняли квартиру, и, какъ только переѣхали и начали устраиваться, Ѳедѣ понадобилось ѣхать въ Россію. Онъ собрался въ два дня. Въ хлопотахъ, въ сборахъ, я не подумала, какъ мнѣ будетъ тяжело остаться одной. Когда онъ уѣхалъ, я поняла это и первое время съ утра до вечера хлопотала, отдѣлывая квартиру. Теперь, когда все готово, я скучаю ужасно. Но, вставая и засыпая, я постоянно думала: вотъ получу письмо отъ Ѳеди и успокоюсь. Три недѣли ждала я и на дняхъ получила. Еслибы ты прочитала это письмо!… Я не знаю, какъ тебѣ опредѣлить его… Точно племянникъ пишетъ по обязанности письмо богатой тетушкѣ… Послѣ увѣдомленія, что maman его не приняла три раза, а поэтому онъ еще не начиналъ „дѣлать дѣло“, идутъ фразы ненужныя, скучныя, плохо связанныя между собою. Ни одного искренняго слова, ни одной ласковой нотки. Отъ всего письма вѣетъ холодомъ, фальшью и натянутостью. Я придти въ себя не могла, прочитавъ его. Вечеромъ, когда пришелъ Альзаро, я не могла, чтобы не подѣлиться съ нимъ; онъ обязательно и любезно объяснилъ мнѣ, что это всегдашняя манера отдѣлаться отъ женщины, когда она ему надоѣла… Какъ это просто!!… Я хотѣла выгнать этого противнаго итальянца, — развѣ это можетъ быть, развѣ такъ дѣлаютъ? Альзаро цинично улыбнулся мнѣ на это. И я разомъ почувствовала свою полную безпомощность… Мнѣ разомъ вспомнились сотни читанныхъ мною романовъ съ подобными развязками. Вѣдь они берутся изъ жизни. Я одна изъ тысячъ… И вотъ сегодня третій день, какъ я перехожу каждую минуту отъ надежды къ отчаянію. Я брожу одна по нашимъ параднымъ, праздничнымъ, комнатамъ, весеннее солнышко такъ весело смотритъ въ окна, а на душѣ темно… Я не знаю, гдѣ себѣ мѣсто найти… Я перехожу изъ комнаты въ комнаты, безцѣльно переставляя съ одного мѣста на другое вещи, или простаиваю цѣлыми часами у окна, дожидаясь посыльнаго съ телеграммой. Я телеграфировала Ѳедѣ третьяго дня, а отвѣта все нѣтъ… Вѣдь не могъ же онъ увлечься кѣмъ-нибудь въ Петербургѣ; онъ не имѣлъ и времени еще… Дѣла задержали… Альзаро судитъ по себѣ… Да и всѣ они не лучше его. Раффо точно обрадовался, узнавъ про письмо. Хоть бы кто пожалѣлъ, успокоилъ! Сейчасъ были оба, звали меня куда-то въ театрь. Я не согласилась. Они посидѣли съ полчаса, разговоръ не клеился (съ ними надо или дурачиться, или кокетничать), они и ушли. И я весь вечеръ одна, совсѣмъ одна. Въ домѣ мертвая, тяжелая тишина. Наша квартира во дворѣ и въ безлюдномъ кварталѣ, такъ что даже не вѣрится, что живешь въ Парижѣ. Впрочемъ, я стараюсь и не думать объ этомъ. Я хоть и хорошо знаю Парижъ, но мнѣ онъ представляется какимъ-то лабиринтомъ, — я бы ни за что не согласилась жить здѣсь одной. Эта вѣчная суматоха, суета, погоня за наслажденіями, блескъ и роскошь наводятъ на меня страхъ. Я себя чувствую такою маленькою, такою ничтожною въ этомъ громадномъ городѣ. Я хочу уговорить Ѳедю провести лѣто въ его деревнѣ, гдѣ-то въ Т — ской губерніи, — мнѣ уже надоѣлъ Парижъ, хоть и тянутъ всѣ его удовольствія. Какъ объяснить это противорѣчіе? Мнѣ уже страшно, — примирюсь ли я теперь съ жизнью въ деревнѣ? Мнѣ всегда кажется, что мнѣ нужна тихая, уединенная жизнь, а между тѣмъ я никогда не бываю такъ довольна, какъ когда я вижу около себя оживленіе, когда я сама участвую въ этомъ оживленіи и чувствую, что живу. Иначе жизнь — не жизнь, а прозябаніе; а я — человѣкъ и не хочу прозябать…

Но что же Ѳедя? Вѣра, милая, неужели мы съ нимъ разстались навсегда? — Нѣтъ, это невозможно, немыслимо.

Я не могу ни о чемъ другомъ думать и писать, какъ объ этомъ… Голубушка, пожалѣй меня!

„Твоя Анна“.