Хосе Рисаль - Флибустьеры

Что же случилось? Почему Исагани был мрачен?

Войдя в залу, он заметил в одной из лож Паулиту, беседующую с Хуанито Пелаэсом. Исагани побледнел, потом решил, что обознался. Но нет, то была она. Паулита приветливо ему улыбнулась, однако ее прелестные глазки, казалось, просили прощения и обещали объяснить все потом. Как же так? Ведь они условились, что на первое представление Исагани пойдет один и решит, прилично ли девушке смотреть оперетту. И вот он видит ее в театре, да еще в обществе своего соперника! Нет слов описать чувства Исагани. Гнев, ревность, обида, ненависть терзали его сердце. Хоть бы потолок обрушился на этот проклятый зал! Губы его кривились в судорожной усмешке, он готов был осыпать оскорблениями свою возлюбленную, вызвать соперника на дуэль, учинить скандал. Но вместо всего этого Исагани лишь медленно побрел к своему месту и сел, твердо решив не смотреть на Паулиту. Рядом Макараиг и Сандоваль строили радужные планы, но их слова долетали до него как будто издалека; мелодии вальса казались ему печальными и зловещими, а вся публика в зале — сборищем глупцов; он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Будто во сне, слышал он спор с господином, занявшим чужое место, шум, вызванный прибытием генерала. Он смотрел на занавес, на котором была нарисована колоннада с роскошной красной драпировкой и за нею сад, с фонтаном посредине. Ах, какую тоску навевала на него эта колоннада, этот унылый сад! Рой смутных воспоминаний нахлынул на него, словно далекое эхо звучащей во мраке мелодии, словно напевы услышанной в детстве песенки; ему чудился шелест пустынных рощ, журчанье ручьев, лунные ночи на берегу могучего океана… И наш влюбленный, чувствуя себя очень несчастным, уставился в потолок, чтобы не скатились проступившие на глазах слезы.

Взрыв рукоплесканий вывел его из задумчивости.

Занавес только что поднялся, и на сцене появился веселый хор корневильских поселян; все они были в бумажных колпаках и огромных деревянных сабо. Шесть-семь девушек с ярко накрашенными губами и щеками, с подведенными глазами, блестевшими из-за этого особенно ярко, распевали нормандские куплеты: «Allez, marchez! Allez, marchez!» [137] Живей шагайте! Живей шагайте! (франц.) . — выставляя напоказ белые руки и полные, точеные ножки. При этом они так бесстыже улыбались своим поклонникам в партере, что дон Кустодио оглянулся на ложу Пепай, — а вдруг его подруга позволяет себе такую же вольность с каким-либо обожателем, — и сделал заметку в блокноте о слишком развязном поведении актрис. Он даже подался вперед и нагнулся, чтобы посмотреть, не задирают ли они юбки выше колен.

— Ох, уж эти мне француженки! — вздохнул он и, унесшись воображением в более высокие сферы, предался соблазнительным мечтам и сравнениям.

«Quoi, v ’la tous les cancans d ’la s ’maine!..» [138] Как? Это все сплетни за неделю!.. (франц.) . — пела очаровательная Гертруда, искоса бросая плутовские взгляды на генерал-губернатора.

— Будет канкан! — воскликнул Тадео, первый в классе по французскому языку; ему удалось разобрать это слово. — Эй, Макараиг, сейчас будут танцевать канкан!

От удовольствия он потирал руки.

Музыки и пения Тадео не слушал. С той минуты, как поднялся занавес, он только и высматривал в жестах и нарядах актрис что-нибудь неприличное, скандальное. Изо всех сил напрягая слух, он пытался уловить непристойности, о которых столько кричали суровые блюстители нравственности его отечества.

Сандоваль, считавший себя знатоком по части французского языка, вызвался переводить. Знал-то он не больше, чем Тадео, но его выручало напечатанное в газетах либретто, остальное дополняла фантазия.

— Да, да, — сказал он, — сейчас начнется канкан, и Гертруда будет танцевать.

Макараиг и Пексон приготовились смотреть, заранее ухмыляясь, а Исагани отвел глаза от сцены — ему было стыдно, что Паулита увидит этот срам, и он решил завтра же вызвать Хуанито Пелаэса на дуэль.

Но ожидания наших друзей не оправдались. Появилась восхитительная Серполетта в таком же колпаке, как и прочие, подбоченилась и задорно пропела, как будто обращаясь к сплетницам: «Hein! Qui parle de Serpolette?» [139] Эй! Кто здесь говорит о Серполетте? (франц.) .

Кто-то захлопал, а вслед за ним — вся публика в партере. Серполетта, не меняя воинственной позы, посмотрела на того, кто захлопал первым, и наградила его улыбкой, обнажив два ряда белых зубок, напоминавших жемчужное ожерелье в футляре красного бархата. Тадео обернулся в направлении ее взгляда и увидел господина с фальшивыми усами и длинным носом.

— Черт побери! Да ведь это наш Иренейчик!

— Конечно, он, — подтвердил Сандоваль. — Я видел, он в уборной разговаривал с актрисами.

Отец Ирене, который был страстным меломаном и прилично знал французский, пришел в театр — так он говорил всем, кто его узнавал, — по поручению отца Сальви как своего рода агент тайной духовной полиции. Изучать ножки актрис издали казалось этому добросовестному критику недостаточным, и, смешавшись с толпой поклонников и щеголей, он проник в уборную; там шептались и переговаривались на вымученном французском языке, некоем лавочном жаргоне, вполне понятном для продавщиц, если им кажется, что посетитель готов щедро заплатить.

С Серполеттой любезничали два бравых офицера, моряк и адвокат, как вдруг она заметила отца Ирене, который кружил по комнате и совал во все углы и щели кончик своего длинного носа, словно вынюхивал театральные секреты.

Серполетта прервала болтовню, нахмурила бровки, затем удивленно их подняла и, покинув своих поклонников, с живостью истинной парижанки устремилась к монаху.

— Tiens, tiens, Toutou! Mon lapin! [140] Вот те на, Туту! Мой кролик! (франц.) . — воскликнула девушка, схватила его за руку и радостно ее затрясла, заливаясь звонким серебристым смехом.

— Chut, chut! [141] Тс, тс! (франц.) . — попятился отец Ирене.

— Mais, comment! Toi ici, grosse bête! Et moi qui t ’croyais… [142] Но как же это? Ты здесь, мой толстячок? А я-то думала, ты… (франц.) .

— Fais pas d ’tapage, Lily! Il faut m ’respecter! Suis ici l ’Pape [143] Не так громко. Лили! Будь почтительней со мной. Я здесь как римский папа! ( франц.) . .

С трудом удалось отцу Ирене угомонить резвушку Лили. Она была enchantéе [144] В восторге (франц.) . , что встретила в Маниле старого приятеля, который напомнил ей кулисы Гранд-Опера. Вот почему отец Ирене, выполняя долг друга и критика заодно, начал первым хлопать Серполетте; она того заслуживала.

А друзья наши между тем все ждали канкана. Пексон не сводил глаз со сцены, но, увы, канкана не было.

Одно время казалось, женщины вот-вот передерутся и вцепятся друг дружке в косы, но вовремя подоспели судейские; а озорные парни, которым, как и нашим студентам, хотелось увидеть кое-что позанятней канкана, подстрекали: