Хосе Рисаль - Флибустьеры

Они смеялись, шутили, но веселье было натянутым, в голосах дрожало негодование, глаза сверкали недобрым огоньком, а у некоторых даже поблескивали слезы. И все же эти юноши были несправедливы! Не впервые такая участь постигала самые прекрасные замыслы, не впервые надежды мечтателей обманывали пышными словами и ничтожными делами. О, у дона Кустодио было много, очень много предшественников!

Посреди залы, под красными фонарями, стояли четыре круглых стола с деревянными круглыми табуретками. На каждом столе — четыре цветные тарелочки, на которых лежало по четыре пирожных, и четыре красные фарфоровые чашечки для чая. Возле каждого прибора красовались бутылка вина и два сверкающих хрустальных бокала.

Сандоваль, которому все здесь было в новинку, ходил по зале, рассматривал картинки на стенах, пробовал пирожные, перечитывал меню. Остальные обсуждали последние новости: французскую оперетту и загадочную болезнь Симоуна, который, по словам одних, был кем-то ранен на улице, а по словам других, пытался покончить с собой. И то и другое выглядело вполне правдоподобно, и догадкам не было конца. Тадео, ссылаясь на верные источники, утверждал, что на Симоуна напал какой-то незнакомец на старой площади Бивак; причиной нападения была месть; потому-де Симоун и отказался дать какие-либо объяснения. Тут заговорили о случаях тайной мести и, естественно, о кознях монахов: каждый вспоминал деяния священника своего прихода.

Одну из стен залы украшало четверостишие, написанное крупными черными буквами:

— Восхитительное объявление! — воскликнул Сандоваль. — Не иначе как одобрено жандармами! А стихи-то, стихи! Настоящий дон Тибурсио — две ноги, одна короче другой, а по бокам два костыля! Увидит эти стихи Исагани — преподнесет своей будущей тетушке!

— А вот и я! — раздался в дверях голос.

И сияющий от счастья юноша вошел в залу, а за ним два полуголых китайца с огромными подносами, на которых аппетитно дымились блюда. Послышались веселые приветствия.

Не явился только Хуанито Пелаэс, но было уже поздно, и решили усаживаться. Хуанито, как всегда, опаздывал.

— Надо было вместо него пригласить Басилио, — сказал Тадео. — То-то бы повеселились! Мы бы его подпоили и выведали кой-какие секреты.

— Как? У благоразумного Басилио есть секреты?

— Ого, и еще какие! — ответил Тадео. — Он один знает разгадку некоторых таинственных историй… например, об исчезнувшем мальчике, о монахине…

— Господа, пансит ланг-ланг — это есть суп, по преимуществу! — возгласил Макараиг, — Как вы, Сандоваль, сейчас убедитесь, он состоит из грибов, лангустов или раков, яичной лапши, курятины и бог весть чего еще. Предлагаю в виде десятины поднести дону Кустодио кости, пусть сочинит о них проект!

Речь Макараига встретили дружным хохотом.

— Если бы он только знал…

— Бегом бы примчался! — закончил Сандоваль. — А суп отменный. Как бишь он называется?

— Пансит ланг-ланг, то есть китайский пансит, в отличие от местного, филиппинского.

— Ба, такое и не упомнишь. В честь дона Кустодио предлагаю окрестить его «суп в проекте»!

Новое наименование было принято.

— Господа, — сказал распорядитель банкета Макараиг, — у нас будет еще три блюда! Китайская лумпия из свинины…

— Послать ее отцу Ирене!

— Чепуха! Отец Ирене не прикоснется к свинине, пока не отрежет себе нос, — шепнул юноша из Илоило [158] Илоило — главный город одноименной провинции на острове Панай (группа Висайских островов). своему соседу.

— Так пусть отрежет нос!

— Долой нос отца Ирене! — хором прокричали все.

— Господа, почтение к старшим! — с комической важностью возмутился Пексон.

— Третье блюдо — паштет из раков…

— Мы его посвятим монахам, — вставил висаец [159] исаец — житель Висайских островов. .

— Ибо монахи похожи на раков, — закончил Сандоваль.

— Итак, «паштет из монахов»!

— Из монахов паштет! — хором подхватили все.

— Из всех монахов, кроме одного! — воскликнул Исагани.

— Протестую от имени раков! — пошутил Тадео.

— Господа, почтение к старшим! — с набитым ртом снова прокричал Пексон.

— Четвертое блюдо — пансит с приправами, каковой посвящается правительству и стране!

Все обернулись к Макараигу.

— Еще недавно, господа, — продолжал он, — пансит считали блюдом китайским или японским, но так как ни в Китае, ни в Японии он не известен, надо, по-видимому, считать его блюдом филиппинским, хотя стряпают его и наживаются на нем китайцы. Точь-в-точь такая же история с правительством и с Филиппинами: возможно, филиппинцы тоже китайского происхождения, но в этом пусть уж разбираются премудрые доктора нашей матери-церкви… Все едят и смакуют пансит, да при этом еще морщатся и кривятся. Но ведь то же происходит с Филиппинами и с нашим правительством. Все живут за их счет, все участвуют в пиршестве, а в конце концов оказывается, что нет худшей страны, чем Филиппины, и более никчемного правительства. Итак, посвятим пансит Филиппинам и правительству!

— Посвятим! — подхватил хор голосов.

— Друзья, милосердие к слабым, милосердие к жертвам! — громогласно заявил Пексон, потрясая куриной косточкой.

— Посвятим пансит китайцу Кироге, одному из четырех столпов филиппинского общества! — предложил Исагани.

— Нет! Черному преосвященству!

— Тише, друзья! — вполголоса заметил кто-то. — На площади собираются люди. Помните, у стен есть уши.

Действительно, за окнами стояли кучки зевак, а в соседних залах шум и смех затихли, словно там прислушивались к разговорам студентов. В этой тишине было что-то необычное.

— Тадео, твоя очередь говорить! — шепнул Макараиг.

Было условлено, что заключительный тост произнесет Сандоваль, как самый красноречивый.

Лентяй Тадео и тут оказался верен себе: он и не подумал заранее приготовить речь. Втягивая губами длинную макаронину, он размышлял, как бы выпутаться из затруднения. Вдруг его осенило — он вспомнил речь, которую учил в университете, и решил приспособить ее к случаю.

— Любезные братья в проекте! — начал он, размахивая двумя палочками, которыми едят китайцы.

— Да брось палочку, скотина, ты испортил мне прическу! — прорычал сосед.

— Призванный вами, дабы заполнить пустоту, каковая образовалась в моих…

— Плагиат! — перебил его Сандоваль. — Это речь нашего директора!

— Призванный вами, — невозмутимо продолжал Тадео, — дабы заполнить пустоту, каковая образовалась в моих… мозгах (тут он указал на свой живот) вследствие христианских наставлений некоего достославного мужа, а также его блестящих идей и проектов, достойных войти в вечность, — что могу сказать вам я, коего мучает голод, ибо мне не удалось закончить ужин?