Хосе Ортега-и-Гассет - Анатомия рассеянной души. Древо познания

Например, эти последние являются кристаллизацией той диффузной и неопределенной юриспруденции, которая зовется традицией. Из нее рождаются законы, поначалу не совсем четкие. Но и после того, как закон откристаллизуется, мифологическая атмосфера народа с ни с чем не сравнимым упорством продолжает обволакивать его, и когда с точки зрения закона вновь возникают какие-то трудности, разгорается незаметным фосфоресцентным свечением, и новый нагар традиции оседает уже в новом законе, который необходимо будет выполнять.

Где-то у Шеллинга — о Шеллинг, великий танцовщик идей [74] о Шеллинг, великий танцовщик идей Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775–1854), немецкий философ. ! — в «Философии мифологии», произведении его истерзанной старости, убедительно и глубоко обосновывается тезис, что народ есть последняя инстанция своей мифологии, своих представлений о природе божественного.

Как появились народы? — задается он вопросом. Какой импульс привел человечество, изначально единое, к разделению? Библейское предание выводит членение народов из смешения языков. «Ничто не разделяет народы так глубоко, как язык, и только те два народа, которые говорят на разных языках, действительно разделены: то есть невозможно отчленить происхождение двух языков от происхождения двух народов» [75] Философия мифологии, т. I, с. 101 (прим. Ортеги). . [76] …невозможно отчленить происхождение двух языков от происхождения двух народов «Коль скоро ни одно из внешних различий (к числу которых относится и язык одной своей стороной) не разделяет народы так, как язык, и коль скоро по-настоящему разобщены лишь народы, говорящие на разных языках, то возникновение языков неотделимо от возникновения народов» (Ф. В. Шеллинг. Введение в философию мифологии / Историко-критическое введение в философию мифологии. Кн. первая. Пер. М. И. Левиной и А. В. Михайлова // Ф. В. Шеллинг. Соч. в 2 тт. М., 1989. — Т. 2. — С. 243). При переводе на русский с испанского перевода Ортеги получается близкий, но несколько иной вариант, который мы и приводим в тексте Ортеги.

Но откуда пошла в свою очередь дифференциация языков? Язык есть продукт, ближайший к сознанию, и его расхождение в различных наречиях последовательно предполагает «духовный кризис в чем-то очень глубоко свойственном человеческой природе» [77] «…глубоко свойственном человеческой природе» Вот наиболее близкий аналог в изданном переводе Шеллинга на русский язык: «помимо духовного кризиса глубочайшего значения, который должен был бы происходить в основаниях человеческого сознания, и был достаточно сильным, чтобы человечество могло или принуждено было разобщиться и образовать народы» (Ф. В. Шеллинг. Указ. соч. — С. 243). . Язык есть демонстрация радикальной общности душ, это — сам процесс общения. Изначальная общность языка свидетельствует о единстве мышления. А главным предметом мысли первобытного человека была не арифметика или физика, главным было представление о Боге, правящем этим миром, и о мире под управлением Бога, то есть миф.

Итак, разрушение языкового единства должно быть объяснено, если следовать Шеллингу, сильнейшим потрясением глубин человеческого сознания. И поскольку это — его базовое содержание, из которого происходят все остальные идеации, поскольку некой общей матрицей был божественный миф, придется выводить процесс разделения народов из жуткого разлома, который открылся в общем постижении Бога. Единый Бог раскололся на отдельных богов, и человечество дезинтегрировалось, между частями его как бы возникли непреодолимые пропасти, и каждая общность людей расположилась компактно и изолированно с верой в одного из богов и отдаленно-враждебно по отношению к людям, мыслящим себе другого бога. Сомнение в едином Боге привело к изобретениям новых для разных народов, эти изобретения и стали народами.

Однако порассуждаем. Поставьте на место Бога в сознании народа идею большей эффективности, от которой вели бы свое происхождение все остальные идеи. Две общности, расходящиеся в этой главенствующей идее, не могут жить вместе, как клуб республиканцев и клуб хаймистов [78] как клуб республиканцев и клуб хаймистов Имеется в виду вражда республиканцев с монархистами. Имя Хайме носили несколько королей в Испании XIII–XIV веков. . Они не могут жить вместе просто потому, что они не понимают друг друга. Говорят на языке идеологий, которые не взаимодействуют, а лишь взаимно отторгаются.

Шеллинг исходил из достаточно остроумной этимологии. Библейское смешение языков пошло из Вавилона. Что значит из Вавилона? Говорят, что «Bab-Bel» — ворота Бога. Ничего подобного. Настоящее значение дается в «Библии» в стихе 9 [79] Бытие (прим. Ортеги). : «Вот почему было дано имя „Вавилон“. Потому что там спутал Иегова язык всем людям на земле и оттуда рассеял их по всей поверхности земли». Babel есть собственно Balbel, ономатопоэтическое слово, имитирующее шум, за который принимается при восприятии на слух незнакомый язык. Основа все та же, — продолжаем воспроизводить Шеллинга, — что и в греческом слове bárbaros, то есть, тот, кто говорит на другом языке, тот, кого мы не понимаем, или в латинском balbuties, во французском babil. [80] или в латинском balbuties, во французском babil Вот что буквально удалось обнаружить у Шеллинга: «Вавилон, Бабель — это будто бы то же самое, что Баб-Бель (врата, двор Бела, Баала). Но тщетно! Этимология сама опровергает себя — „баб“ в таком значении известен лишь в арабском. На деле же все именно так, как говорит нам древний рассказ: „Посему дано ему имя Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли“ (Быт. 11.9). Бабель — это просто стяжение слова „бальбель“, в котором заключено нечто ономатопоэтическое. Странно, что этот звукоподражательный элемент, стершийся в слове „бабель“, сохранился в ином слове, производном от того же „бальбель“ в другом, гораздо более молодом языке — я имею в виду греческое слово βάρβαρος — варвар, которое прежде выводили из халдейского „бар“ — вне (extra), „барья“ — чужеземец (extraneus). Однако слово „варвар“ имеет у греков и римлян не это общее значение, но подразумевает лишь невнятно, непонятно говорящего, что явствует уже из известного стиха Овидия: Barbaros hic ego sum quia non intelligor ulli…» (Ф. В. Шеллинг. Указ. соч. — T. 2. — С. 248). И в испанском balbucear, — добавляю я.

Народ — это его мифология, и миф полностью поглощает наши мысли, когда мы размышляем не как специалисты, не как медики, не как адвокаты, не как художники, не как экономисты. Мифология есть воздух идей, им мы дышим каждую минуту; спонтанные размышления, которые носятся по улицам городов, как собаки без хозяина; анонимные эмоции, которые движут народами; предрассудки матерей и сомнительные наставления, которые дают кормилицы; общие места прессы и ораторов. Но это еще и мифология исходных убеждений той части нашего духовного здания, интеллектуальным предрасположенностям которого дается изначальный толчок, полученный от окружения еще нашего детского сознания, это — решающий образец, умственный ритм, который целиком проникает в нашу психологическую структуру, атмосфера, которая везде присутствует и распространяется там и тогда, где и когда действует коллективная сущность, для которой индивидуумы — лишь ее вариации. Мифология есть народ.