Халлдор Лакснесс - Свет мира

— Пойдем на берег? — предложил он. — Я жду двух девушек, — сказала она.

— А куда вы пойдете? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — А ты куда пойдешь? Она обратилась к нему на «ты», не выказывая никаких других знаков доверия. Он не знает, куда пойдет, он неопытный путешественник, здесь ему все одинаково незнакомо. Пришли девушки. Он не попросил разрешения составить им компанию, боясь, что она сочтет это навязчивостью. Но, сойдя на пристань, она на мгновение оглянулась: он все еще стоял на палубе и смотрел ей вслед. Он пошел на берег один. Вскоре он встретил ее на площади возле витрины.

— Ты одна? — спросил он.

— Они пошли в лавку, — ответила она.

— А ты почему не пошла вместе с ними? — спросил он.

— Потому.

— Вы идете куда-нибудь в определенное место? — спросил он.

— Да.

— А-а, ну, тогда до свидания, — сказал он и приподнял шапку.

Она сказала:

— Мне все равно, я могу пойти и вместе с тобой.

Потом, спустя уже много времени, скальд размышлял над тем, действительно ли девушки зашли в магазин или она сама отстала от них и остановилась возле витрины, поджидая его.

В этом месте не было спуска к морю.

— Поднимемся на гору? — предложил он.

— Только не высоко, — сказала она.

— Посмотрим, не найдем ли мы здесь знакомых цветов, — сказал он.

Он делал слишком большие шаги, и ей пришлось поторапливаться, чтобы не отстать от него, она семенила быстрыми мелкими шажками, а может, у нее были просто чересчур высокие каблуки. Он не мог удержаться, чтобы не разглядывать ее, когда она шла рядом с ним по дороге, такая худенькая, серьезная, но светлая и новая, с этим радостным солнечным сиянием на волосах, губах и щеках.

— Тебе не кажется странным, что мы с тобой одни в незнакомом месте? — спросил он.

— Нет, — ответила она. — А тебе?

— На самом деле до этой минуты нас и не существовало, — сказал он.

— Я тебя не понимаю, — сказала она.

— То есть и ты и я существовали, конечно, где-то и прежде, но не мы, — сказал он. — И не этот берег. Мир создан только сегодня.

— Опять ты меня пугаешь, — сказала она, но взглянула на него с улыбкой, чтобы он не подумал, будто она сердится.

В придачу к обычному очарованию она получила от Творца нечто неуловимое — некий таинственный штрих, его чувствуют все, но никто не может сказать, в чем именно он выражен; какой-то оттенок, который не поддается объяснению, ибо превосходит все толкования и делает любое из них бессмысленным, но в котором тем не менее заключено все. Сама она и не подозревала об этом чуде и не старалась хоть сколько-нибудь им воспользоваться, в ее поведении не было ни капли кокетства, не чувствовалось и намека на легкомыслие. Скальд опасался, что первый мужчина, который сделает ей комплимент, сразу же разрушит эти чары.

Роса еще сверкала в листьях росницы. Они уселись на камнях и смотрели вниз на крыши этого чужого городка, на его спокойный фьорд, на синевато-зеленые горы и чистое чужое небо.

— Приятно увидеть мир в первый раз именно в такое утро, — сказал он.

— Угу, — сказала она.

Под ее совершенным взглядом, делавшим всю поэзию пустой болтовней, он терял дар слова.

— Бера, — попросил он, — научи меня говорить с тобой.

— Нет, — ответила она.

— Иногда мне кажется, будто твой мир выше всех человеческих чувств, — сказал он.

Она спрятала от него глаза, поджала губы, и у нее на лице снова появилось грустное отрешенное выражение, оно скорее пристало лицу несчастной, замученной неудачами женщины, от которой отвернулись все люди и все надежды которой оказались блуждающими огоньками. Одно мгновение казалось, будто она хочет что-то сказать и не может найти слов, но потом она встала и одна пошла прочь.

— Я сказал какую-то глупость, — испугался он. — Что мне делать?

— Я хочу вернуться на пароход, — сказала она. — У меня слишком высокие каблуки, чтобы гулять по такой дороге.

Скальд страшно огорчился из-за своей неловкости и пытался ее загладить. Тогда она нашла несколько цветов, сорвала их и, показав ему, произнесла:

— Резуха альпийская, вероника, ястребинка.

— Откуда ты знаешь эти названия? — спросил он.

— От дяди.

— Тебе повезло, — сказал он, — у тебя образованный дядя. Я вырос на хуторе у Подножья. Там были два брата, они дрались друг с другом из-за права командовать мною. Иногда перепадало и мне. Однажды я пролежал в постели целых два года. В юности я был самым несчастным человеком во всей Исландии.

Но когда она посмотрела ему в глаза, он понял, что стоило вытерпеть все на свете, чтобы в конце концов встретить этот взгляд. Он удивлялся, что у молодости может быть столько нежности и покоя. Заглянув ему в душу, она коснулась его руки и сказала:

— Пойдем в ту сторону, там дорога ровнее. А сюда не пойдем, здесь неровно.

— Прости, что я перестал говорить о цветах и заговорил о себе, — сказал он.

— Говори о себе, — попросила она.

— Нет, — сказал он. — Больше не надо. Это нехорошо.

— Нехорошо? — удивилась она. — Почему?

— Потому что вся моя жизнь до тебя должна обратиться в пепел, развеяться по ветру и исчезнуть, — сказал он.

Тогда она прижала ладонь к его груди, как бы отталкивая его, и сказала:

— Нет, ты меня пугаешь.

Несколько минут они молча шли рядом, а потом она спросила, прервав свои размышления:

— Почему ты такой странный?

Он ответил:

— Зимой, когда боги и люди отняли у меня все — не только солнце, но и свободу, мне некоторое время казалось, что у меня нет ни одного друга. Я был уже совсем близок к смерти, но вдруг мне был послан солнечный луч, он упал на мою стену прямо с небес, и я услышал голос, который говорил о тебе.

— Обо мне? — изумилась она. — Какая чепуха! Почему ты не говоришь со мной серьезно?

— Бера, я, может быть, никогда в жизни не говорил так серьезно, — сказал он.

— Но ведь меня зовут совсем не так, как ты думаешь, — сказала она.

— Что такое имя? — сказал он. — Звон божественного откровения, Сигурдур Брейдфьорд, Голос, Невидимый друг, Бера — мне это все равно. Я не спрашиваю об имени.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она. — Я даже не знаю, кто ты.

— Я скальд, — сказал он.

— Так я и думала, — сказала она и, казалось, вздохнула с облегчением.

— Почему ты так думала? — спросил он.

— Я так решила, когда увидела твои руки, — сказала она, не глядя на его руки.

— Бера, — сказал он, — можно мне написать о тебе прекрасное стихотворение?

— Да, — сказала она просто, словно он попросил о каком-нибудь пустяке, настолько ничтожном, что можно ответить согласием, даже если мысленно отсутствуешь и не глядишь на того, кто просит. Ему очень хотелось выяснить, ко всему ли она так безразлична. Пройдя несколько шагов, он спросил: