Халлдор Лакснесс - Свет мира

— А что такое правда? — спросил он.

— Так я и знала, ах ты, изверг проклятый! — сказала она. — Проклятый изверг!

— Меня привезли к тебе на носилках, я нес тогда крест страданий всего человечества, а покинул я тебя как победитель жизни, — сказал он.

— Я не понимаю поэзии, — сказала она. — Я спрашиваю только: да или нет?

— Да, — сказал он.

— В таком случае заплати мне десять крон, — сказала она.

Он страшно растерялся от столь неожиданного требования и покраснел до корней волос.

— Знаешь, Тоурунн, у меня никогда в жизни не было ни одного эйрира. Мне даже ни разу не представлялась возможность заработать десять крон. Ведь тебе известно, что последние два года я вообще не в состоянии был работать. Но если я смогу все лето проработать поденно в Товариществе по Экономическому Возрождению, я надеюсь к осени заработать немного денег.

— Работать, работать, слушать тебя тошно, — сказала она. — Если ты не достанешь мне сейчас же десять крон, я тебя за мужчину считать не буду.

— Как же я могу их достать, Тоурунн? Ведь сначала человек должен поработать, а уже потом он получит вознаграждение.

— Господи, что за дурак! Неужели ты думаешь, что тебе что-то заплатят за твою работу? Неужели ты думаешь, что я сама не понимаю, что значит работать? Работа — это же просто глупость!

— И все-таки это единственный способ получить деньги, — сказал он.

— Ничего подобного, — возразила она. — Работа только учит ненавидеть тех, кто не работает, иначе говоря, тех, у кого есть деньги. Работать — это значит ненавидеть. Работать — это значит подыхать от скуки. Работать — это значит не иметь пищи, не иметь денег, чтобы расплатиться с долгами, это значит быть выгнанным с хутора, быть выброшенным из дому. Ты круглый дурак.

— Да, — сказал скальд. — Я глуп, это правда. Но когда я был маленький, меня пороли розгами, если я пытался увильнуть от работы. А когда я говорил то, что думаю, меня оставляли без ужина и грозили, что я попаду в ад. Вполне возможно, что мне не хватает свободы, чтобы видеть правду и тем более говорить о ней, если я ее и вижу. Человек не виноват, что он воспитан так, а не иначе, Тоурунн. Ты прекрасно знаешь, чем я был всего две недели назад, когда ты вернула меня к жизни.

— Тот, кто хоть немного ценит свою жизнь, всегда сможет раздобыть десятку, каким бы нищим он ни был, — сказала она. — Мне нужны десять крон. От тебя.

— Тоурунн, — взмолился он, — что мне делать?

— Я снова напущу на тебя болезнь, если ты не принесешь мне десять крон, — сказала она.

У него подкосились колени, глаза застлало белой пеленой и на лбу выступил пот. Эта встреча превращалась в страшный сон, в кошмар. Рано или поздно он должен был все-таки поплатиться за то, что изменил Создателю и Иисусу Христу, как он и опасался там, в горах, когда впервые услышал о Фридрике и Тоурунн. И вот пробил час расплаты, его жизнь и здоровье находились в руках неумолимых таинственных сил, эта колдунья могла свалить его с ног в любую минуту…

— Смотрите-ка, сюда идет девица, что водит дружбу с духами, под ручку с обыкновенным парнем, ха-ха-ха!

Скальд очнулся от своего отчаяния в нескольких шагах от Фаграбрехки, в дверях дома стояла Вегмей и потешалась над ними.

— Чего там брешет эта сучка из Фаграбрехки? — спросила девица, что водит дружбу с духами.

Девушка, стоявшая в дверях, кликнула ребятишек из ближайших канав и с заборов и сказала:

— Гляньте, ребята, вон идет тронутый с ангелицей!

Дети побежали за ними, улюлюкая, ругаясь и бросая им вслед комья грязи, а когда девица, что водит дружбу с духами, оборачивалась и грозила им, они неистовствовали еще больше. Но постепенно ребятишки все-таки отстали от них.

— Дай мне всего десять крон, и я снова обрету веру в себя. Ну хотя бы пять крон, ради правды.

— Тоурунн, как бы я хотел иметь тысячу крон!

— Тогда я и разговаривать бы с тобой не стала, — заявила она.

— Я придумал, что сделать, — сказал он. — Может, стоит сходить к директору Пьетуру…

— Я и сама могу достать у Пьетура Три Лошади десять крон, — сказала она, — сто крон, тысячу крон. Но это единственное, чего я не хочу. Все что угодно, только не это.

— Я могу отдать тебе все, что у меня есть, — сказал он.

— А что у тебя есть?

— Несколько книг, — ответил он.

Они шли по тропинке вдоль берега; когда они подошли к замку государственного советника, скальд попросил ее немного подождать, пока он сбегает домой. Он вернулся с «Фельсенбургскими повестями».

— Это самая большая из моих книг, — сказал он. — И в своем роде самая замечательная. Ее можно продать за пять крон, а может, даже за десять.

Они уселись на камень.

— Да это же какой-то старый хлам, — сказала она. — Кому придет в голову покупать такое старье?

— Ты даже не представляешь себе, Тоурунн, что это за книга, — сказал он.

— Ты ею очень дорожишь? — спросила она.

— Это книга судьбы, в ней говорится о жизненных надеждах и разочарованиях, — сказал он, чувствуя, что ему уже недостает этой книги, и в то же время сознавая, что с радостью пожертвует ею ради своего здоровья. — Ни одному человеку я не отдал бы этой книги, кроме тебя.

— А я ни от кого не приняла бы такого старья, — сказала она; держа книгу на коленях, она снова о чем-то задумалась и начала напевать песенку, которая была совсем не так красива, как старый вальс. Волны с брызгами разбивались о камень.

— До чего же у тебя рыжие волосы, — пробормотала она, перестав петь и искоса взглянув на него, и ее будто застывший, многозначительный взгляд и загадочная улыбка сверкнули ему совсем как той блаженной ночью в Камбаре. Но больше они не могли околдовать его. Наоборот, чем дольше она смотрела на него, тем труднее ему было выносить ее взгляд.

— Дай-ка мне твою руку, — сказала она, взяла его узкую руку, склонилась над ней и погладила ладонь. — Никогда в жизни не видела такой руки. Помнишь, как той ночью, у нас в Камбаре, мы с тобой сидели на лугу и ты положил голову мне вот сюда? — Она показала на то место, где в тот раз покоилась его голова.

Он не понимал, как это ему могло прийти на ум класть туда голову, и отвернулся. Она продолжала:

— Все, что Реймар говорил о шести парнях, вранье. Я только один-единственный раз спала с мужчиной, но тогда я была еще почти ребенком. Целую зиму после этого мне хотелось наложить на себя руки. С тех пор мне открылся доступ в потусторонний мир. Клянусь Богом на небесах, что каждое мое слово — истина! Послушай, а правда, что между тобой и этой потаскухой из Фаграбрехки что-то есть?

— Она вовсе не потаскуха, — вымолвил он тихо, а сам побледнел, и у него внутри что-то задрожало.

— Не потаскуха? Ах вот оно что! Ну, раз так, значит, правду говорят люди, что ты спишь с ней.