Халлдор Лакснесс - Свет мира

Остается сказать, что три других землекопа спустились в поселок порознь, когда день уже клонился к вечеру: два — по эту сторону горы, а один — по другую, потеряв где-то своих лошадей. Они находились в неважном состоянии после ненастной осенней ночи, проведенной под открытым небом, были пьяны вдрызг и совершенно больны, про раскопки могилы могли рассказать весьма немного, даже не помнили, долго ли они ее раскапывали, лишь один из них невнятно бормотал о какой-то лошадиной челюсти. Зато пастор, с разрешения соответствующих властей и с благословения епископа, смог повесить на дверях церкви и на телеграфном столбе объявление, в котором говорилось, что в ближайшее воскресенье в приходской церкви состоится погребение несчастных костей блаженной памяти Сигурдура Натанссона и блаженной памяти Моуэйдур, которые были вырыты и привезены в Свидинсвик по их собственному желанию.

А в это же время один человек бродил по поселку с пятьюдесятью кронами в кармане и знать ничего не знал, это был скальд Оулавюр Каурасон. В конце концов он так и не выбросил деньги в окно. Правда, у него было чувство, что тут что-то не так — целое лето он трудился до седьмого пота, но никто даже и не заикнулся о вознаграждении, а тут он вдруг получил такие огромные деньги в виде возмещения за унижение и надругательство. Но, как бы там ни было, он твердо решил приобрести сапоги. Ибо, если человек будет покупать себе обувь только в соответствии со справедливостью, кто же тогда будет ходить обутый?

Управляющий склонился над столом, стоявшим около прилавка, и внимательно изучал необыкновенно серьезные документы. Лавка занимала небольшую комнату в противоположном конце замка государственного советника, вход в нее был через боковую дверь довольно неказистого вида. Ни на двери, ни на окне не было никакой вывески, говорившей о том, что здесь осуществляется какая-либо деятельность, поэтому Оулавюр Каурасон лишь в самом конце лета обнаружил в своем собственном замке это непритязательное торговое заведение. До сих пор он еще ни разу не переступал его порога.

— Добрый день, — сказал он.

Большая часть полок была пуста, видимый запас товаров ограничивался помятыми рулонами заплесневелой сыромятной кожи, пакетами с пятидюймовыми гвоздями, несколькими кофейными чашками с яркими выпуклыми цветами, грязно-белыми нитяными чулками для покойников, сваленными в кучу на прилавке — впрочем, их могли носить и живые женщины, — да тремя соломенными мексиканскими шляпами с невероятно широкими полями. Судя по запаху, больше всего в лавке торговали керосином и карболкой.

Прошло некоторое время, но вот управляющий с трудом оторвался от своей важной работы, глотнул так, что его кадык сделал большой скачок, поправил очки в поржавевшей оправе, съехавшие на кончик носа, пристально поглядел на скальда и сказал:

— М-м… добрый день.

— Могу я купить здесь сапоги? — спросил скальд.

— М-м… о сапогах я ничего не слышал, — сказал управляющий.

— Мне бы очень хотелось купить пару сапог, — сказал скальд и виновато улыбнулся.

— М-м… так, — сказал управляющий. — Это, безусловно, несколько странное желание. Я, во всяком случае, вижу, что на тебе есть башмаки. М-м… у нас есть выделанная кожа для тех, у кого нет обуви…

— А одежду можно купить в этой лавке? — спросил скальд.

— Одежду? — переспросил управляющий. — Что ты, собственно, имеешь в виду, молодой человек, позволь тебя спросить?

— Мне нужна новая одежда, — объяснил скальд.

— Новая одежда? — повторил управляющий. — В жизни не слышал ничего подобного.

— И шейный платок тоже нельзя купить? — спросил скальд.

— Шейный платок, — сказал управляющий. — Не знаю, что это такое. У меня никогда не было шейного платка. М-м… как видишь, у нас есть светлые чулки. М-м… и где-то должны быть еще ремешки для ботинок, если только они не сгнили. Не будем больше об этом говорить. Хорошо, что я тебя встретил, у меня есть к тебе поручение от директора.

Дело заключалось в том, что, поскольку другие поэты еще не вернулись с полевых работ или с лова сельди, не считая тех, которые одержимы истерическими припадками и навязчивыми идеями, правление Научного Общества по Исследованию Души единогласно решило поручить Оулавюру Каурасону сочинить к будущему воскресенью погребальный псалом. Если псалом получится удачный, управляющий собственноручно размножит его с помощью восковки, сделает много копий и позаботится о том, чтобы распространить его среди прихожан, дабы люди могли спеть его во время торжественной церемонии в церкви.

— Как-то летом я сочинил одно стихотворение, но оказалось, что никто не захотел его слушать, — сказал скальд.

— Так распорядился судья, — объяснил управляющий. — Но ты не жалей, то событие было незначительное по сравнению с тем, которое должно произойти в ближайшее воскресенье. Весь исландский народ следит за тем, что произойдет в Свидинсвике в предстоящее воскресенье. Вполне возможно, что этим событием заинтересуются и другие народы, например Великобритания.

— Угу, — заметил скальд без особого воодушевления.

— М-м… что значит твое «угу», молодой человек? — спросил управляющий. — Это, безусловно, несколько странный ответ. Могу я узнать, что ты подразумеваешь под этим словом?

— Я имел в виду, что я слишком незначительный скальд и недостоин того, чтобы мне поручали сочинять стихи, — скромно ответил Оулавюр Каурасон.

Управляющий посмотрел на него строгим испытующим взглядом и сказал:

— Не понимаю я современную молодежь. Сдается, что для нее нет ничего святого. Похоже, что у нее нет других забот, кроме как швырять деньги на бесполезные вещи. Но, к счастью, это невозможно. Взять хотя бы тебя, молодой человек, про тебя идет молва, что ты поэт, и кое-кто даже утверждает, что ты довольно умен, а ты отвечаешь только «угу», когда тебе предлагают принять участие в торжествах, которые возвестят начало новой эпохи в религиозной, научной и нравственной жизни нации.

— У меня слишком ничтожное образование, — сказал скальд.

— Для того, чтобы понять радостный призыв прощения, образование не требуется, молодой человек, — сказал управляющий. — «Не судите, да не судимы будете» — эти слова обращены не к образованным людям, а к человеческому сердцу. Вообще-то для того, чтобы понимать науку о загробной жизни, не требуется никакого образования, душа — вот единственное, что для этого требуется.

И тогда, не успев опомниться, этот юный скальд брякнул по своему невежеству и беспечности самые роковые и непростительные слова, какие только могли прозвучать в Свидинсвике:

— По правде говоря, я сильно сомневаюсь в том, что у меня есть душа.