Халлдор Лакснесс - Свет мира

Пьетур Паульссон взял Псалтырь, полистал его, нашел псалом, и сразу же на лице его появилось благочестивое выражение.

— Я боюсь, что мы разбудим ребенка, — заметил скальд. — Бедная девочка так больна, минуты, когда она спит, дороже золота.

— Тот, кто просыпается от пения псалма, просыпается на небесах, — возразил Пьетур Паульссон, пробуя голос. Потом он засунул большие пальцы в карманы жилета, встал посреди комнаты, широко расставив ноги и надвинув на глаза шляпу, выпятил живот и запел, раздувая щеки так, что лицо его налилось кровью. Голос у него был очень громкий. Невеста скальда пыталась подпискивать ему. Это была настоящая церковная церемония. Но случилось то, чего, так опасался Оулавюр Каурасон: девочка проснулась и начала плакать, ему пришлось взять ее на руки и качать, чтобы она немного успокоилась. Наконец псалом кончился. Директор снял пенсне, чтобы ничто не мешало текущим по лицу слезам.

— Как хорошо может сделаться на душе от одного-единственного псалма, — сказал он. — Мне всегда кажется потерянным тот день, когда я не спел ни одного псалма.

Он обнял невесту скальда, крепко поцеловал ее и пожелал спокойной ночи.

— Я ведь дал малютке две кроны? — переспросил он. — Бедняжке нездоровится, наверное, она объелась конфетами. Дети должны жить здоровой естественной жизнью, пусть едят улиток и водоросли вместо карамели, как французские дети. Я надеюсь, что теперь глупышка начнет поправляться. Витамины — вот где источник жизни в наши дни. Ну-у, а с другой стороны, если она и умрет, тоже не так страшно, смерть — всего лишь суета и обман, ведь все мы возродимся, а уж о ребенке, который умирает с незапятнанным ореолом, и говорить нечего.

— Какой прекрасный, добрый человек, — сказала невеста, когда Пьетур Паульссон ушел. — Мне и не снилось, что я буду беседовать по-дружески с таким важным господином. Подумать только, ведь и он был когда-то нищий и тоже находился на содержании прихода. Вот уж воистину того, кто не перестает верить в добро, осподь вознаграждает и в этой жизни и в будущей.

— По твоим рассуждениям, милая Яртрудур, я сразу вижу, что ты истинная исландка, — сказал скальд.

— Сама знаю, — отрезала невеста. — По крайней мере я не сговариваюсь со всякими ирландскими рабами и девками против своего благодетеля. Дай мне сейчас же ребенка, это мой ребенок!

Но скальд не отдал невесте девочку, а осторожно положил ее в кровать и накрыл одеялом. Она уже почти оправилась от страха. У нее были светлые локоны. Личико ее пылало, глаза были полузакрыты, дышала она слишком часто. Скальд наклонился и смотрел на нее, он чувствовал, что его дом здесь.

— Скоро ты ляжешь? — спросила после некоторого молчания женщина, она уже легла.

— Да, да, — рассеянно ответил скальд, продолжая смотреть на ребенка и не двигаясь с места. Его невеста начала бормотать молитву. Потом она улеглась поудобнее, не переставая молиться. Скальд по-прежнему сидел у изголовья ребенка. Наконец невеста заснула. Тогда наступила ночь и свобода. Скальд на цыпочках прошел через комнату, достал свою папку, сел у изголовья детской кровати, положил папку к себе на колени, взял рукопись и начал писать.

Йоухан Нагой двадцать лет бегал от своей любовницы. История эта началась, когда он был женатым человеком, жил на севере и хозяйничал на своем хуторе. Тут и появилась любовница. С появлением любовницы жена ушла от него. Вскоре Йоухан возненавидел свою любовницу, тогда он решил разбудить кого-нибудь из мертвецов и напустить на нее, но по ошибке разбудил свою мать. Мать набросилась на него и почти всю ночь боролась с ним на кладбище, пока не одолела. Она наложила на него заклятье: двадцать лет он должен блуждать, не зная покоя, по всей стране, преследуемый разной нечистой силой, которая будет рвать на нем одежду, чтобы всегда была видна его нагота. Из всех его странствий по стране особенно достопримечательным было то, когда Йоухан зимой прошел через весь Кьолур, целых восемнадцать дней он шел от одного хутора до другого. Чтения молитв он не мог слушать. Он носил с собой небольшой мешок, в котором лежали пара носков, старые ботинки и Страстное Евангелие. Нагой был человек молчаливый.

Все особенные люди, о которых писал скальд, отличались тем, что не имели никакого имущества, кроме облаков на небе или, в лучшем случае, солнца. Замечательно, что скальд в своих рассказах всегда говорил об этих людях, как бы жалки они ни были, с необычайным уважением. Так же как он никогда в жизни не говорил о Яртрудур Йоунсдоухтир, не прибавив при этом «моя невеста», он старательно титуловал каждого человека, о котором писало его перо, а некоторым давал даже и по два титула: поэт и знаток лошадей, поэтесса и швея, служанка и певица; обычными мужскими титулами были: любитель литературы, автор дневника, вдовец, торговец кофе; обычными женскими — горничная, служанка, кухарка; человека, у которого не было ничего, кроме козы, он величал владельцем козы. Титул Йоухана был Нагой, он писался с большой буквы, так же как Его Величество. Вежливость скальда не менялась в зависимости от положения, поступков, внешности или характера людей; может быть, ирония уже с детства стала второй натурой этого приемыша, выросшего у ног всесильных владельцев овец и рыбачьих ботов? В своих рассказах скальд никогда не принимал ничьей стороны, никогда не выносил нравственной оценки ни поступкам, ни людям, так же как и Снорри Стурлусон [17] Крупный политический деятель XIII века. Перу Снорри Стурлусона принадлежат два выдающихся памятника Исландии — «Хеймскрингла», одна из так называемых королевских саг и «Младшая Эдда». , когда тот писал о поступках королей или богов. Этот скальд, который не мог бы причинить вреда даже козявке, никогда не допускал, чтобы в его рассказах звучало возмущение по поводу так называемых дурных поступков, он писал только потому, что те или иные события казались ему достойными описания. Он никогда не употреблял высокопарных выражений, когда описывал так называемые добрые поступки или достойный подражания образ мыслей, и в его произведениях невозможно было найти ни восхищения общепринятой моралью, ни прославления общепринятых норм жизни — классического идеала маленьких людей. Тот, кто по ночам писал книги, был совсем не похож на покорного, подчинившегося известному жизненному укладу человека, который днем был готов угодить первому встречному.

Из неимущих выше всех Оулавюр Каурасон ставил Нагого. Повесть о нем постепенно выросла в целую книгу, и эта книга среди прочих повестей об Особенных Людях имела то преимущество, что в ней автор уже не был просто исследователем, интересующимся странным феноменом природы, самые сокровенные мысли скальда слились с судьбой его героя, он переживал его поступки и познавал их, словно боролся с самим создателем на манер скальдов. Поэтому он мог много ночей подряд биться над одной фразой, которую вычеркивал на рассвете, и ложился спать дрожащий, измученный и разочарованный, как человек, потерявший все, что имел, и больше уже не надеющийся увидеть ни одного радостного дня.