Жозе Мария Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

– Да, но падре Фелис…

– Ах, не говорите так! Падре Фелис человек весьма достойный, кто, же спорит; но у падре Лизета вера более… – она с тонкой улыбкой искала подходящее слово, – более изысканная, более утонченная… Ведь он вращается в совсем особенном кругу!

И она с улыбкой обратилась к Амаро:

– Вы согласны со мной?

Амаро совсем не знал падре Фелиса и плохо помнил падре Лизета.

– Верно, он уже стар, сеньор падре Лизет? – сказал он наудачу.

– Стар? – возразила графиня. – Он отлично сохранился! Сколько в нем жизни, сколько душевного огня!.. Нет, как можно сравнивать! – И, обернувшись к даме, стоявшей у рояля, она спросила: – Как по-твоему, Тереза?

– Сейчас! – отозвалась Тереза. Она была поглощена разговором.

Только теперь Амаро поглядел на эту даму, и она показалась ему королевой или Богиней – высокая, статная, с великолепными плечами и грудью; чуть волнистые волосы оттеняли белизну гордого лица с орлиным профилем Марии-Антуанетты. [33] Мария-Антуанетта (1755–1793) – королева Франции, жена Людовика XVI, казненная по приговору революционного трибунала. Черное платье с квадратным вырезом и длинным треном, обшитым черными кружевами, резко выделялось на матово-светлом фоне гостиной. Грудь и руки были покрыты черным газом, сквозь который просвечивала кожа. Казалось, то была античная статуя из мрамора, оживленная током юной и жаркой крови.

Улыбаясь, она вполголоса говорила что-то на неизвестном Амаро шепелявом языке, то раскрывая, то закрывая черный веер, а красивый блондин слушал, покручивая кончик белокурого уса и глядя на свою собеседницу сквозь квадратное стеклышко монокля.

– А что, народ в вашем приходе верующий, сеньор Амаро? – спрашивала графиня.

– Да, очень; хороший народ.

– Если где еще можно встретить подлинную веру, так только в деревне, – проговорила графиня назидательным тоном и посетовала на тяжкую обязанность жить в городе, в плену современной роскоши: как бы ей хотелось навсегда поселиться в милой усадьбе Каркавелос, молиться в старенькой часовне, беседовать с добросердечными поселянами! В голосе ее слышались растроганные нотки.

Толстощекий юноша посмеивался.

– Бросьте, кузина! Бросьте! Нет! Если бы меня заставили слушать мессу в деревенской часовне, я бы, ей-богу, веру потерял!.. Не понимаю, например, религии без музыки… Представляете себе церковный праздник без хорошего контральто?

– Конечно, с музыкой красивее, – сказал Амаро.

– Еще бы! Совсем другое дело! Искусство придает религии ни с чем не сравнимое cachet. [34] Изысканность, благородство ( фр. ). Помните, кузина, того тенора… Как его звали? Да, Видальти. Вспомните, как пел Видальти в великий четверг, в церкви при английском кладбище. Особенно «Tantum ergo»! [35] «Tantum ergo» («Tantum ergo sacramentum…») – Столь великому дару… (лат.) – начальные слова одной из строф религиозного гимна, приписываемого философу и Богослову Фоме Аквинскому (1226–1274).

– А мне он больше понравился в «Бале-маскараде», [36] «Бал-маскарад» – опера Джузеппе Верди. – возразила графиня.

– Трудно сказать, кузина, трудно сказать!

Красивый блондин подошел пожать руку графине и, улыбаясь, сказал ей что-то вполголоса. Амаро загляделся на его изящную осанку, отметил мягкий взгляд голубых глаз; молодой человек уронил перчатку, и падре Амаро услужливо поднял ее. Когда юноша вышел, Тереза тихо подошла к окну и некоторое время смотрела на улицу, потом небрежно опустилась на кушетку, и фигура ее показалась Амаро еще великолепней.

Томно повернувшись к толстощекому юноше, она сказала:

– Пойдем, Жоан?

Графиня заговорила с ней об Амаро.

– Представь себе, падре Амаро рос вместе со мной в Бенфике. [37] Бенфика – в XIX в. живописный пригород Лиссабона

Амаро покраснел; красавица остановила на нем свои прекрасные черные глаза, мерцавшие влажно, как черный атлас, облитый водой.

– Вы служите в провинции? – спросила она, подавив зевок.

– Да, сеньора, только на днях приехал.

– В деревне? – продолжала она, лениво играя веером. На ее тонких пальцах сверкали драгоценные перстни.

Поглаживая ручку зонтика, Амаро ответил:

– В горах, сеньора.

– Вообрази! – горячо заговорила графиня. – Это просто кошмар. Все утопает в снегу, церковь такая бедная, что даже крыша провалилась, кругом одни пастухи. Что-то ужасное! Я просила министра, нельзя ли его перевести оттуда. Ты тоже попроси.

– О чем? – сказала Тереза.

Графиня объяснила, что Амаро подал ходатайство о переводе в приход получше. Потом вспомнила, как ее покойница мать любила Амаро…

– Просто души в нем не чаяла. Как она вас называла? Помните?

– Я не знаю, сеньора.

– Святой Лихорад!.. Забавно, правда? Сеньор Амаро был такой желтенький, вечно пропадал в часовне…

Но Тереза заметила, обращаясь к графине:

– А знаешь, на кого похож сеньор падре Амаро?

Графиня вперила в священника внимательный взор, толстощекий молодой человек поднес к глазам лорнет.

– На того пианиста, что приезжал в прошлом году, правда? Забыла его имя…

– Я помню: Жаллет, – подсказала графиня. – Пожалуй! Только волосы совсем не такие.

– Конечно. У пианиста не было тонзуры!

Амаро покраснел как рак. Тереза поднялась, волоча свой великолепный шлейф, и села к роялю.

– Вы любите музыку?

– В семинарии нас обучали музыке, сеньора.

Она пробежала пальцами по клавишам – инструмент отозвался глубокими, чистыми звуками – и стала наигрывать мелодию из «Риголетто»: ту арию, напоминающую «Менуэт» Моцарта, которую поет в первом действии Франциск I, покидая праздник и прощаясь с госпожой де Креси; [38] Кейрош ошибочно называет действующих лиц оперы Верди «Риголетто» именами персонажей положенной в ее основу драмы Гюго «Король развлекается», действие которой происходит во Франции, у Верди – в итальянском герцогстве Мантуя. в безутешном ритме этой мелодии – отрешенная печаль любви, которой суждено умереть, бессилие рук, которые размыкаются в минуту последнего расставания.

Амаро был в восторге. Эта пышная, облачно-белая зала, страстное звучание рояля, грудь Терезы, сиявшая сквозь прозрачную черноту газа, ее царственные косы, купы деревьев в саду аристократического особняка – все это смутно говорило ему об иной, красивой жизни, похожей на роман; в этом незнакомом мире ходят по бесценным коврам, ездят в изящных ландо, покачиваясь на пружинных подушках, упиваются оперными ариями, предаются изысканной меланхолии, вкушают любовь, неведомую другим людям. Утонув в мягком сиденье кушетки, он вспоминал под гармоничные звуки музыки столовую своей тетки, пропахшую луковым соусом, и чувствовал себя нищим, который впервые отведал крема, и силится продлить удовольствие, и думает о том, что скоро ему снова грызть черствые корки и брести по пыльным дорогам.