Жозе Мария Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

Между тем Тереза вдруг бросила арию из «Риголетто» и запела старинную английскую песню Гайдна, [39] Гайдн Франц Иозеф (1732–1809) – немецкий композитор-предромантик, одно время живший в Англии. так проникновенно говорящую о тоске и разлуке:

Раздался возглас: «Браво! Браво!» – и в дверях, мягко хлопая в ладоши, появился министр юстиции. – Прекрасно! Великолепно!

– У меня к вам просьба, сеньор Корреа, – сказала Тереза, тотчас встав с табурета.

Министр поспешил к ней предупредительно и галантно:

– Чем могу служить, милая сеньора?

Граф и господин с роскошными бакенбардами тоже вошли в гостиную, все еще продолжая спорить.

– У нас с Жоаной общая просьба, – сказала Тереза министру.

– Я уже просила вас об этом! Даже два раза! – подтвердила графиня.

– Милые мои сеньоры! – улыбался министр, с довольным видом располагаясь в кресле и поудобнее вытягивая ноги. – Говорите! Требуйте! Что-нибудь очень серьезное? Боже мой, обещаю вам, обещаю торжественно…

– Хорошо! – сказала Тереза, слегка хлопнув его веером по руке. – В таком случае признавайтесь, какие у вас имеются вакантные приходы, только получше?

– А! – воскликнул министр, поняв, в чем дело, и внимательно посмотрел на Амаро; тот съежился и покраснел.

Господин с бакенбардами, стоявший тут же и скромно побрякивавший своими брелоками, выступил вперед и дал нужные сведения:

– Из вакантных приходов самый лучший – Лейрия, главный город округа и центр епископата.

– Лейрия? – повторила Тереза. – Я слышала про Лейрию: там есть какие-то руины?

– Крепость, сеньора, воздвигнутая еще доном Динисом. [41] Дон Динис (1261–1325) – король Португалии. Лейрия была местопребыванием его двора.

– Лейрия нам подойдет!

– Но позвольте, позвольте! – встревожился министр. – Лейрия довольно большой город, резиденция епископата… Сеньор падре Амаро – еще совсем молодой священник…

– Что же из этого, сеньор Корреа! – воскликнула Тереза. – А сами-то вы разве стары?

Министр с улыбкой поклонился.

– Скажи и ты хоть слово! – обратилась графиня к мужу, который нежно почесывал головку попугая.

– По-моему, это излишне; бедный Корреа и так положен на обе лопатки! Кузина Тереза сказала, что он молодой человек.

– Помилуй! – возразил министр. – Не вижу тут особенного преувеличения; не настолько уж я древен…

– Несчастный! – закричал граф. – Вспомни: уже в тысяча восемьсот двадцатом году ты затевал политические заговоры!

– Это был мой отец! Бессовестный клеветник! Это был мой отец!

Все смеялись.

– Итак, сеньор Корреа, – заключила Тереза, – вопрос решен. Падре Амаро назначается в Лейрию.

– Ну, пускай, пускай, сдаюсь, – отвечал министр, махнув рукой, – но имейте в виду: это тирания!

– Thank you, [42] Спасибо ( англ. ). – сказала Тереза, протягивая ему руку.

– Сегодня вы неузнаваемы, сударыня, – заметил министр, любуясь ею.

– Сегодня я счастлива, – отвечала красавица.

Потупив глаза, она рассеянно водила пальцем по своей шелковой юбке, потом подошла к роялю и снова запела нежную английскую песню:

Граф направился к Амаро; священник встал с кресла.

– Все в порядке, Корреа снесется с епископом. Через неделю вы получите назначение. Можете ни о чем не беспокоиться.

Амаро склонился в раболепном поклоне и пробормотал министру, уже стоявшему у рояля:

– Сеньор министр, разрешите поблагодарить вас…

– Благодарите графиню, – ответил с улыбкой министр.

– Сеньора, я стольким вам обязан, – пролепетал Амаро, согнувшись чуть не до земли и приближаясь к доне Жоане.

– О, не мне, а Терезе! Кажется, она хочет заранее получить отпущение.

– Сударыня, – поспешил он к Терезе.

– Помяните меня в своих молитвах, сеньор падре Амаро! – сказала та, и через минуту голос ее снова плакал о том, как грустно в деревне, когда Любина нет!

Через неделю Амаро получил назначение в Лейрию. Но он не мог забыть то утро в доме у графини де Рибамар: министра в модных коротких брюках, который, уютно расположившись в кресле, дает слово, что ходатайство будет удовлетворено; светлый, тихий сад за окном; белокурого юношу, говорящего «yes». В ушах его все еще звучала безутешная ария из «Риголетто»; его преследовало воспоминание о белых руках Терезы, просвечивающих сквозь черные газовые рукава. Он невольно воображал, как эти руки обвиваются вокруг стройной шеи англичанина, – и в эти минуты ненавидел и его, и варварский язык, на котором он говорил, и страну еретиков, откуда он явился; и голова у Амаро шла кругом при мысли, что когда-нибудь он сможет исповедать эту чудную женщину в интимном полумраке исповедальни и чувствовать прикосновение ее платья к своей люстриновой сутане…

И вот в одно прекрасное утро, вырвавшись из теткиных объятий, Амаро отправился в Санта-Аполонию [43] Санта-Аполония – вокзал в Лиссабоне. в сопровождении слуги-испанца, несшего его баул. День только занимался. В спящем городе гасли фонари. Лишь изредка, гремя по мостовой, проезжала телега; безлюдные улицы казались необычайно длинными; потом начали появляться, верхом на ослах, первые крестьяне из окрестных деревень; их ноги в забрызганных грязью сапогах болтались у самой земли. То там, то здесь слышались пронзительные голоса мальчишек-газетчиков, и театральные служители, с горшочком клея, торопливо обходили улицы, расклеивая по углам афиши.

Когда он подъезжал к Санта-Аполонии, солнечные лучи окрасили небо над горами Оутра-Банда в розоватый апельсиновый цвет; неподвижная река простиралась под ним, вся исчерченная стальной сеткой ряби, и белый парус скользил над нею медленно и беззвучно.

На следующий день в городе только и было разговоров что о новом настоятеле собора; все уже знали, что он привез с собой окованный жестью баул, что он худ и высок ростом и зовет каноника Диаса «дорогим учителем».

Приятельницы Сан-Жоанейры из числа самых близких – дона Мария де Асунсан, сестры Гансозо – в то же утро явились к ней, чтобы «увидеть все своими глазами».

Было девять часов; Амаро уже ушел с каноником. Сан-Жоанейра, сияющая, преисполненная сознания своей значительности, встречала гостей на верхней площадке лестницы. Она даже не успела спустить засученные рукава: ее оторвали от утренней уборки. С великим воодушевлением она описала прибытие молодого священника, похвалила его приятные манеры, пересказала его речи…

– Пойдемте вниз, я хочу, чтобы вы сами посмотрели.

Она показала комнату падре Амаро, окованный жестью баул, полку, на которой он расставил книги.