Джейн Остен - Эмма

Он умолк и посмотрел на девушку, желая узнать, какое впечатление произвел на нее вопрос, от его взгляда ноги у нее подкосились.

– Моя милая, дорогая Эмма, – продолжал он, – ибо вы всегда будете для меня самой дорогой, чем бы ни закончился этот наш разговор! Любовь моя, Эмма, ответьте же мне прямо… Если ваш ответ «нет» – что ж, значит, так тому и быть…

Говорить Эмма была не в силах.

– Вы молчите! – вскричал он, одушевляясь. – Вы не отказали мне! Сейчас я о большем и не прошу!

В этот миг Эмма едва не лишилась чувств. Больше всего на свете она боялась, что сейчас проснется и окажется, что она всего-навсего видела самый счастливый сон в своей жизни.

– Я не умею говорить красиво, Эмма, – продолжал он вскоре, и в голосе его зазвучали такие искренние нежные нотки, что у нее исчезли последние сомнения. – Люби я вас меньше, я, возможно, был бы способен говорить о своих чувствах ярче. Но вы знаете, каков я… От меня вы не слышите ничего, кроме правды… Я стыдил вас, читал вам мораль, и вы выносили мои наставления так, как не терпела бы ни одна другая женщина в Англии… Так выслушайте и теперь, милая моя Эмма, как прежде вы слушали от меня любую правду. Возможно, манерам моим недостает изящества… Видит бог, я никогда не был обходительным кавалером. Но вы меня поймете… Да, вы поймете мои чувства… и ответите на них так же откровенно. Сейчас же я прошу лишь об одном: я хочу услышать ваш голос.

Пока он говорил, мысли в голове у Эммы крутились с потрясающей быстротой, и с такой же чудесной быстротой она, не пропустив ни единого сказанного им слова, вдруг поняла все, и ей открылась вся правда: она поняла, что надежды Харриет были совершенно беспочвенны! Харриет ошибалась, заблуждалась, как и она сама. Эмма поняла, что Харриет для него – ничто, а она – всё! Слова, которые, по мнению Харриет, относились к ней, на самом деле выражали его чувства к Эмме! Ее волнение, ее сомнения, нерасположенность к разговору обескуражили его – он решил, будто она не желает слушать признаний от него. Эмма успела не только убедиться в собственном счастье, но и порадоваться за то, что не выдала тайну Харриет. Она подумала, что чувства ее подруги и впредь должны оставаться тайной… Вот единственная услуга, которую она могла оказать бедняжке, ибо теперь Эмма не испытывала никакой склонности жертвовать собой и убеждать мистера Найтли в том, что Харриет более достойна его любви. Не отказывать же ему раз и навсегда без объяснения причин, потому что он не может одновременно жениться на них обеих! Она жалела Харриет и раскаивалась, однако теперь ей и в голову не приходило проявлять безумное великодушие вопреки очевидности и здравому смыслу. Она сбила подругу с пути истинного и будет корить себя за это вечно. Но решимость ее была такой же непоколебимой, как и ее чувства, – так же твердо, как прежде приветствовала, она осуждала бы подобный брак, находя его в высшей степени неравным и не подходящим ему. Перед нею лежал верный, хотя и совсем нелегкий путь… И она заговорила, поскольку ее так просили об этом… Что она сказала? Конечно, то, что и должна была сказать, – то, что и подобает отвечать в подобных случаях истинной леди. Из ее слов следовало, что ему не стоит впадать в отчаяние, и она пригласила его высказаться далее. Действительно, подтвердил он, была минута, когда он впал в отчаяние – она так настойчиво просила его быть осторожным и молчать, что на время он было потерял всякую надежду. Ведь начала она с того, что отказалась выслушать его… Перемена изрядно поразила его, настолько она была внезапна; ее предложение еще пройтись по саду, ее приглашение возобновить разговор, которому она только что решительно положила конец, способно удивить кого угодно! Эмма сама понимала, что вела себя непоследовательно, но мистер Найтли был так признателен ей, что не доискивался причин ее странного поведения.

Редко, очень редко при выяснении отношений раскрывается полная правда, чаще кое-что остается тайным или неверно истолковывается, но, когда, как в данном случае, ложные шаги искупляются искренностью и полнотой чувства, это не имеет особого значения. Даже знай мистер Найтли, почему Эмма поступала именно так, а не иначе, он не мог бы больше облегчить ее душу и вызвать у нее более пылкое ответное чувство.

Оказывается, он совершенно не подозревал о том, насколько сильно его влияние на нее. Вначале он присоединился к ней в саду, не имея намерений спрашивать ее о чувствах. Он примчался к ней без каких-либо корыстных побуждений, только для того, чтобы поддержать ее в трудную минуту, чтобы узнать, как вынесла она известие о помолвке Фрэнка Черчилля. Если же она пожелает поделиться с ним своим горем, он, разумеется, постарается смягчить удар или подать ей дельный совет. Его признание вырвалось, можно сказать, под влиянием минуты. Когда он услышал радостную весть, убедился, что Фрэнк Черчилль ей совершенно безразличен, что она не любит молодого человека, в сердце его зародилась робкая надежда: со временем он, возможно, сам сумеет вызвать в ее душе подобную склонность… В настоящем, правда, он никакого намека на это не видел. Однако на миг чувство в нем возобладало над разумом, и он захотел услышать, что она не запрещает ему добиваться ее любви… Тем отраднее было узнать правду, которая открылась, когда Эмма заговорила. Любовь, которую он только надеялся со временем пробудить, уже воспылала в ее сердце! За полчаса он преодолел путь от полного отчаяния к состоянию, которое было так похоже на совершенное счастье, что другого названия тут и не подберешь.

Настроение самой Эммы равным образом претерпело изменения к лучшему. За прошедшие полчаса оба неожиданно убедились в том, что любимы, оба избавились от заблуждений, ревности и недоверия. Он начал ревновать раньше – с самого прибытия, вернее, еще раньше – с ожидания Фрэнка Черчилля. Он влюбился в Эмму и приревновал ее к Фрэнку Черчиллю приблизительно в одно и то же время, и одно чувство, вероятно, открыло ему другое. Именно из-за ревности уехал он в город. Поездка на Бокс-Хилл окончательно убедила его в необходимости бежать. Скрыться и не видеть, как она приветствует расточаемые им знаки внимания! Он уехал ради того, чтобы постепенно охладеть, однако выбрал не то место для спасения. В доме его брата царило такое полное семейное счастье, Изабелла так походила на сестру, хотя тем разительнее уступала ей в его глазах, что вновь невольно напоминала о превосходстве Эммы… Словом, не было смысла долее оставаться на Бранзуик-сквер – это лишь усугубляло его состояние… И все же он терпел и день за днем длил свое пребывание в доме брата – до тех пор, пока сегодня с утренней почтой не получил от мистера Уэстона сообщения о помолвке его сына с Джейн Ферфакс. Он возрадовался, хотя тут же устыдился своих чувств, потому что он всегда считал, что Фрэнк Черчилль недостоин Эммы. Потом он так разволновался и так забеспокоился за нее, что более не мог оставаться в Лондоне. Он поскакал домой в дождь и сразу после обеда пришел пешком в Хартфилд, дабы посмотреть, как самое милое, самое лучшее из всех прекрасных созданий – безупречное, несмотря на все мелкие изъяны, – переносит горестную весть.