Мартин Нексе - Дитте - дитя человеческое

После посещения Кристиана Дитте стала спокойнее. Все ее воображаемые страхи и опасения за домашних развеялись. Она получила привет из родного дома в лице Кристиана с продранными локтями. Он оставался таким же бродягой. Его приход и радовал и огорчал Дитте. С одной стороны, ее тревожила его страсть к бродяжничеству, а с другой — Дитте в глубине души таила надежду, что эта страсть опять скоро пригонит его к ней.

Из всех обитателей Хутора на Холмах серьезно относился к Дитте сын хозяйки. Остальные лишь подсмеивались над нею. Бывало, пожалуется она после утомительной работы, что у нее спина заболела, хозяйка только скажет:

— Спина? Да у тебя один хребет.

Так же относились к Дитте другие, — эксплуатировать ее они умели, но нисколько с ней не считались. Сине еще немножко жалела ее и щадила, как ребенка, но Дитте больше всего хотелось, чтобы с нею обращались, как со взрослою.

Другое дело Карл. Ему исполнилось всего семнадцать лет, и он был такой тощий, длинный и постный, как страстная пятница. Ноги он волочил, словно они были свинцом налитые, и вообще вид у него был такой, как будто он уже испытал сердечное горе. Дитте понимала, что ему не легко живется, но не ходить же из-за этого точно приговоренному к казни! И ей самой приходилось круто, — не всегда-то сумеешь быть тише воды, ниже травы, — но голову она все-таки не вешала.

Ужасно забавно было смотреть, как Карл, погруженный в свои мысли, идет по дороге, ни на что не обращая внимания. Дитте постоянно старалась попадаться ему на глаза, дразнила и задирала, как только могла. Встретит его, бывало, когда несет ведро с водой, и непременно прольет ему на ноги, будто нечаянно, а когда ей приходилось стелить ему постель, он всегда мог ожидать чего-нибудь неладного: либо кровать провалится под ним, либо Дитте напустит в постель каких-нибудь букашек, так что ему не уснуть от зуда и приходится вставать ночью, встряхивать простыни.

Дитте нашла человека, на котором, при всем своем добродушии, могла отыграться за все, что сама терпела, и широко пользовалась этой возможностью. Карл мирился с ее выходками, вел себя так, как будто не замечал ничего, и относился к Дитте всегда одинаково. Сама Дитте не осудила бы его, если бы он вышел разок из себя и дал ей тумака. Но самое большее, на что он был способен, это строить страдальческие гримасы.

Двое других сыновей Карен редко появлялись дома. Дитте только раз видела одного из них — учителя. Агроном же ни разу не заглянул к матери за все лето.

Учитель пришел однажды уже перед самой осенью. Было это в субботу днем, и когда Дитте пригнала свое стадо, он как раз стоял во дворе с непокрытой головой, такой стройный и веселый с виду, — совсем непохожий на всех остальных. По царившему на хуторе настроению чувствовалось, что они с матерью уже успели повздорить. Учитель стоял и смотрел на море, как будто весь поглощенный этим зрелищем. Мать ходила по двору взад и вперед, возилась с кадками и ведрами у колодца и вызывающе поглядывала на сына. Когда кто-нибудь проходил поблизости, она приставляла ладонь к глазам и передразнивала созерцательную позу сына. Но он как будто и не замечал этого.

— Ну? Высмотрел что-нибудь? Пожалуй, расскажешь нам, что они там в Швеции готовят сегодня к обеду? — услышала Дитте вопрос своей хозяйки.

— Швеция не в той стороне, мать, — ответил он, смеясь. — Надо тебе обернуться в другую.

— Вот как?.. Вишь ты, какой умный! Но чего же ты туда уставился?

— По-моему, море сверкает сегодня как-то особенно празднично! — сказал он задорно. — Ни из одного хутора нет такого чудесного вида! Жаль только, что здесь это никому не нужно! — И учитель расхохотался.

— Сверкает, говоришь? — Она подошла к нему вплотную и стала глядеть с его места с самым наивным, доверчивым видом. — И впрямь… сама теперь вижу — сверкает, прости господи, как моча при лунном свете. Вот так прелесть, господи помилуй нас! — Она хлопнула себя по бедрам. — И как это они не додумались — отцы наши — поставить усадьбу на самом море? Тогда ни есть, ни пить не захотел бы — все бы смотрел да смотрел на море. Но не пойти ли нам все-таки закусить? Не все ведь могут быть сыты одним видом этой дурацкой воды!

Она повернулась и пошла в жилой дом. Сын последовал за нею.

Сегодня поденщик благоразумно решил не рассказывать за обедом непристойных анекдотов. Сидел, уткнувшись в тарелку, и руки у него слегка дрожали. Сама Карен Баккегор как будто побаивалась старшего сына, вела себя не так шумно и бесцеремонно, как обыкновенно. Учитель держался просто и весело, разговаривал, рассказывал забавные вещи о столичной жизни, не смущаясь тем, что другие молчали. Карл вообще никогда не смеялся, поденщик Расмус Рютер и хозяйка смеялись только грубым шуткам и непристойностям. Сине ничто не задевало, ни смех, ни печаль, а уж девчонке Дитте совсем странно было бы принимать участие в разговоре. Зато она могла, не отрываясь, глядеть учителю в рот, что и делала. Лицо его, когда он рассказывал, оживлялось, и в комнате как будто совсем по-другому становилось — легче дышалось. Видно было, что он привык заниматься с детьми и понимал ход их мыслей.

— Есть у тебя братья и сестры? — вдруг обернулся он к Дитте.

Она вспыхнула от смущения, — не в обычае было, чтобы кто-нибудь обращал на нее внимание за столом. Услыхав, что она еще ни разу не побывала дома, он с серьезным видом обратился к матери:

— Это с твоей стороны несправедливо.

— Но ведь ее здесь никто не обижает, и нужды она ни в чем не терпит! — уклончиво ответила Карен.

— Даже не по закону, по-моему, целое лето не отпускать только что конфирмованную девочку домой, — продолжал он. — Во всяком случае, это несправедливо.

— Ну, уж законам-то ты меня, пожалуйста, не учи, и что справедливо, что несправедливо — я сама знаю!

И Карен, рассердившись, встала из-за стола. Но, должно быть, у них потом еще был разговор об этом, когда они остались одни. Как только Дитте покончила с послеобеденными делами, хозяйка вышла к ней и позволила ей сбегать домой. Скотину можно было оставить в хлеву.

— Ты свободна до завтрашнего вечера. Понимаешь? — крикнул ей вслед учитель.

Карен что-то возразила было, но Дитте ничего не слыхала. Она была уже далеко.

Такой легкости и быстроты в ногах она еще не чувствовала ни разу за все лето. Она придет домой! «Да еще с ночевкой! С ночевкой!» — мысленно твердила она себе, мчась стрелой. Ведь ей тяжелее всего было не засыпать под родным кровом, не укутывать малышей на ночь. не прислушиваться к их ровному дыханию.

Сестренка Эльза стоявшая у лоханки, уронила белье с перепугу, когда Дитте ураганом ворвалась в кухню. Эльзе приходилось подставлять себе скамеечку, чтобы доставать до лоханки, но она была уже домовитой хозяюшкой. Дитте осмотрела ее стирку и похвалила. Сестренка вся зарделась от радости.