Виктор Гюго - Труженики моря

Пассажиры умолкли.

Однако парижанин напевал сквозь зубы песню Беранже.

Один из малойцев заговорил с ним.

— Вы из Парижа?

— Да.

— Что поделывают в Париже?

— В Париже все идет навыворот.

— Значит, на земле то же, что на море.

— Это, конечно, прескучный туман.

— Который может бед наделать.

Парижанин вскрикнул:

— Мне кажется, что Бог забыл нас.

Капитан Клубен, подошедший к обоим собеседникам, положил руку на плечо парижанина.

— Тс! — сказал он. — Берегитесь, сударь, ваших слов. Мы на море.

Затем опять уже не сказал ни слова.

Через пять минут гернсеец, который все слышал, прошептал на ухо малойцу:

— И капитан набожный!

Дождя не было, а все продрогли от сырости. Пройденный путь замечался только по усилению неудобств. Казалось, что вступали в область печали. Туман водворяет тишину на океане. Он усыпляет волны и заглушает ветер. В этой тишине храп «Дюранды» имел в себе что-то тревожное и жалобное.

Судов не встречалось более. Если издали, со стороны Гернсея или близ С<���ен->Мало, и были какие-нибудь суда на море, вне тумана, то для них «Дюранда», погруженная в мглу, была невидима, и длинная струя дыма, не связанная ни с чем, казалась им черной кометой на белом небе.

Вдруг Клубен крикнул:

— Негодяй! Ты сделал неверный поворот. Ты сделаешь у нас аварии. Тебя следовало бы заковать в цепи. Пошел прочь, пьяница!

И он взялся за скобу.

Пристыженный рулевой уплелся к передним снастям.

Гернсеец сказал:

— Вот мы и спасены.

Пароход мчался с прежней быстротой. Около трех часов туман снизу начал приподниматься и море стало опять видно.

— Это мне не нравится, — сказал гернсеец.

В самом деле, туман может быть приподнят только солнцем или ветром. Солнцем — хорошо; ветром — гадко. Но для солнца было уже слишком поздно. В три часа в феврале солнце слабеет. Возобновление ветра в эту критическую минуту дня маложелательно. Оно бывает часто предвестником урагана.

Однако был ветерок, едва ощутительный.

Клубен цедил сквозь зубы:

— Нельзя терять времени. По милости этого пьяницы мы запоздали.

Впрочем, лицо его было решительно без всякого выражения.

Море было не так спокойно под туманом. В нем можно было разглядеть несколько волн. Ледяные прокаты плавали по воде. Эти хлопья света на волнах тревожат моряков. Они указывают на разрывы, сделанные верхним ветром в высшем слое тумана. Туман приподнимался и опять оседал, гуще прежнего. По временам он был совершенно непроницаем. Корабль был окружен настоящей ледяной горой тумана. Порой раскрывался страшный круг, словно клещи, показывал часть горизонта, потом закрывался опять.

Гернсеец, вооруженный своей подзорной трубой, стоял, как часовой, напереди судна.

Появился просвет и потом исчез.

Гернсеец обернулся, смущенный.

— Капитан Клубен?

— Что такое?

— Мы держим курс прямо на подводные скалы Гануа.

— Ошибаетесь, — сказал хладнокровно Клубен.

Гернсеец стоял на своем:

— Я в этом уверен.

— Невозможно.

— Я сейчас видел эту скалу на горизонте.

— Где?

— Там.

— Там открытое море. Невозможно.

И Клубен продолжал держать курс на пункт, указанный пассажиром.

Гернсеец схватил опять свою подзорную трубу. Минуту спустя он опять прибежал назад.

— Капитан!

— Чего?

— Поворотите.

— Зачем?

— Я видел своими глазами скалу, торчавшую очень высоко и вблизи. Это большой Гануа.

— Вы, верно, видели туман погуще.

— Это Большой Гануа. Поворотите, ради Бога!

Клубен полез на руль.

Послышался треск. Разрыв корпуса корабля на мели среди открытого моря есть один из самых печальных звуков, какие можно себе представить. «Дюранда» стала как вкопанная.

От сотрясения многие пассажиры попадали и покатились по палубе.

Гернсеец поднял руки к небу.

— На Гануа! Ведь я же говорил!

На судне раздался протяжный вопль.

— Мы погибли!

Голос Клубена, сухой и отрывистый, пересилил этот крик.

— Никто не погиб! Молчите!

Черный торс Эмбранкама, обнаженный по пояс, высунулся из люка печной камеры. Негр сказал спокойно:

— Капитан, появилась течь. Машина скоро погаснет.

Минута была ужасна.

Удар походил на самоубийство. Если бы он был нанесен и нарочно, то не был бы так страшен. «Дюранда» ринулась так, как будто шла грудью на скалу. Отрог скалы вонзился в судно, как гвоздь. Внутренняя обшивка лопнула с лишком на сажень пространства, стем был сломан, уклон стема разбит, бок размозжен, расколотый корпус корабля страшно сосал воду, бившую в него ключом. Толчок спереди был так силен, что он размозжил сзади скрепы руля, который развинтился и болтался из стороны в сторону. Судно наскочило на утес, а вокруг корабля не было видно ничего, кроме тумана, густого и непроницаемого, а теперь почти совершенно темного. Наступала ночь.

«Дюранда» погружалась спереди. Она была мертва.

Час полуотлива был ощутителен на море.

Тангруль протрезвился; никто не бывает пьян во время крушения. Он сошел под палубу, опять взобрался наверх и сказал:

— Капитан, вода прибывает в трюме. Через десять минут она дойдет до шпигатов.

Пассажиры в отчаянии бегали по палубе, ломая себе руки, наклоняясь за борт, глядя на машину, делая все бесполезные движения ужаса. Турист упал в обморок.

Клубен сделал знак рукою: все смолкли. Он спросил Эмбранкама:

— Сколько времени машина может еще действовать?

— Минут пять-шесть.

Затем он спросил пассажира из Гернсея:

— Я был на руле. Вы наблюдали скалу. На котором из отрогов Гануа находимся мы теперь?

— На Мове. Сейчас был просвет, и я очень хорошо узнал Мов.

— Так как мы на Мове, — продолжал Клубен, — то у нас с бакборта — Большой Гануа, а со штирборта — Малый Гануа. Мы в одной миле от берега.

Экипаж и пассажиры слушали, трепеща от тревоги и внимания, устремив взоры на капитана.

Облегчать судно было бесполезно, да и невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы раскрыть порты и дать новый доступ воде. Бросать якорь не было надобности: корабль был словно пришпилен гвоздем. К тому же на этом грунте, где якорь заходил бы ходенем, цепь, вероятно, опуталась бы около его лапы. Машина не была повреждена и осталась к услугам парохода, пока не погас огонь, то есть еще на несколько минут; можно было увеличить скорость колес и силу паров, отступить и сняться со скалы. В таком случае судно непременно пошло бы к дну. Скала до некоторой степени закрывала аварию и затрудняла доступ воды. Она служила препятствием. По раскрытии отверстия было бы невозможно заделать течь, выкачать воду. Кто вынет кинжал из раны в сердце, тот мгновенно убивает раненого. Оторваться от скалы значило пойти к дну.