Элизабет Гаскелл - Руфь (Без указания переводчика)

Иныя приподнимали любуясь нарядное бальное платье, тогда какъ другія изучали Эфектъ его артистическимъ порядкомъ, отступивъ на нѣсколько шаговъ. Кто потягивался, расправляя усталые члены, кто зѣвалъ, кашлялъ, сморкался, удовлетворяя потребностямъ, столь долго сдерживаемымъ присутствіемъ мистриссъ Мезонъ. Одна Руфь Гильтонъ, влѣзши на широкое, старинное окно, жалась къ стеклу, какъ птица жмется къ рѣшоткѣ своей клѣтки. Она отодвинула ставень и всматривалась въ тихую, лунную ночь. Ночь была вдвойнѣ свѣтла, почти какъ день, потомучто на всемъ лежалъ густой слой снѣга, падавшаго съ самаго вечера. Окно выходило на пустынный дворъ; мелкія стекла, стариннаго, страннаго вида, были замѣнены другими, дававшими болѣе свѣта. Разросшаяся неподалеку лиственица тихо покачивала пушистыми вѣтвями подъ едва замѣтнымъ ночнымъ вѣтеркомъ. Бѣдное, старое дерево! Было время, что оно стояло среди красиваго луга, среди мягкой травы, нѣжно обвивавшей его стволъ, но теперь лугъ былъ раздѣленъ на грязные, задніе дворы, а лиственица окружена и сжата каменными плитами. Снѣгъ густо ложился на ея вѣтви и по временамъ беззвучно падалъ на землю. Старыя конюшни также были измѣнены и образовали грязную улицу некрасивыхъ домовъ, рядомъ со старинными дворцами. И надъ всѣмъ этимъ поруганнымъ величіемъ склонялся въ неизмѣнной красотѣ пурпуровый горизонтъ неба!

Руфь прижала горячее лицо къ холодному стеклу и всматривалась утомленными глазами въ ночное, зимнее небо. Ей сильно хотѣлось набросить на голову платокъ и выбѣжать на дворъ полюбоваться луннымъ свѣтомъ. Было время, когда за желаніемъ тотчасъ же послѣдовало бы исполненіе, но теперь глаза Руфи наполнялись слезами и она неподвижно стояла, мечтая о минувшихъ дняхъ. Кто-то дотронулся до ея плеча въ то время, какъ мысли ея унеслась далеко, и она припоминала ночи прошлаго января, которыя хотя и походили на эти, но были далеко не тѣ.

— Руфь, милая! шепнула ей дѣвушка, невольно отличавшаяся передъ этимъ сильнѣйшимъ припадкомъ кашля: — приди, поужинай. Ты еще не знаешь какъ это подкрѣпляетъ на ночь.

— Меня подкрѣпило бы гораздо болѣе, еслибы я могла побѣгать, подышать свѣжимъ воздухомъ! отвѣтила Руфь.

— Только не въ такую погоду! возразила та, содрогаясь при одной мысли.

— А почему же не въ такую, Дженни? спросила Руфь: — о, я часто пробѣгала дома въ эту пору всю дорогу до мельницы для того, чтобы взглянуть на льдинки вокругъ большого мельничнаго колеса, а выбѣжишь изъ дома, и уже совсѣмъ не хочется возвращаться, даже къ матери, даже къ ней… прибавила она тихимъ, задумчивымъ голосомъ, звучавшимъ невыразимою грустью: — почему не въ такую, Дженни? повторила она, оживляясь, во со слезами на глазахъ: — сознайся, что ты никогда не видала эти мрачные, противные, развалившіеся дома вполовину, такими, какъ бы это сказать! такими красивыми какъ вотъ теперь, подъ этимъ чистымъ, нѣжнымъ покровомъ. А если даже они такъ скрасились, подумай, каковы же должны быть деревья, трава, плющь, въ такую ночь какъ вотъ эта!

Трудно было убѣдить Дженни любоваться зимнею ночью, въ которой она видѣла только холодное, печальное время; кашель начиналъ сильнѣе безпокоить ее и боль въ боку становилась невыносимѣе. Но она обвила рукою шею Руфи и стояла подлѣ нея, радуясь, что сиротка-ученица, еще не привыкшая къ трудной жизни швейной мастерской, находитъ себѣ удовольствіе хоть въ такомъ обыкновенномъ обстоятельствѣ, какъ морозная ночь.

Онѣ оставались такимъ образомъ, каждая погружонная въ свои собственныя мысли, пока не послышались шаги мистриссъ Мезонъ. Тогда онѣ вернулись на свое мѣсто, хотя не ѣвши, но освѣженныя.

Мѣсто Руфи было самымъ холоднымъ и темнымъ въ комнатѣ, хотя она считала его лучшимъ; она инстинктивно выбрала его, потому-что на противоположной стѣнѣ были остатки украшеній старинной залы, которая, судя по этимъ увядшимъ слѣдамъ, должна была быть великолѣпна. Стѣна была раздѣлена на свѣтло-зеленые панели, съ бѣлыми и золотыми узорами, и по этимъ панелямъ были нарисованы, т. е. небрежно набросаны геніальною рукою мастера восхитительнѣйшія гирлянды цвѣтовъ, неописанно роскошныя и до-того натуральныя, что вы какъ-будто чувствовали запахъ и слышали дуновеніе южнаго вѣтерка, колеблющаго эти алыя розы, эти вѣтви пурпуровой и бѣлой сирени, эти золотистыя, пушистыя гирлянды. Кромѣ всего этого тутъ были стройныя, бѣлыя лиліи, посвященныя богоматери, садовая мальва, акониты, анютины глазки, бѣлая буквица; каждый цвѣтокъ, что пышно украшаетъ старинные загородные сады, былъ нарисованъ тутъ среди своей граціозной зелени, но не въ томъ безпорядкѣ, въ какомъ я ихъ переименовываю. Внизу въ видѣ карниза тянулась гирлянда остролистника, а по его жосткимъ листьямъ были набросаны легкою драпировкою англійскій плющь, омела и зимній аконитъ. По обѣимъ сторонамъ спускались гирлянды весеннихъ и осеннихъ цвѣтовъ и все это увѣнчивалось великолѣпными лѣтними розами и яркими іюньскими и іюльскими цвѣтами.

Конечно Моннуайе или кто бы то ни былъ умершій творецъ всего этого, счелъ бы себя вполнѣ награжденнымъ, узнавъ какое удовольствіе доставляетъ его произведеніе, даже въ его настоящемъ упадкѣ, грустному сердцу молодой дѣвушки, вызывая, въ немъ образы другихъ такихъ же цвѣтовъ, когда-то расцвѣтавшихъ и увядавшихъ у нея дома.

Мистриссъ Мезонъ особенно желала, чтобы мастерицы ея поработали эту ночь, потомучто на слѣдующій вечеръ былъ назначенъ ежегодный, охотничій балъ. Это было единственнымъ удовольствіемъ города съ тѣхъ поръ, какъ прекратились провинціальные съѣзды. Многіе наряды она обѣщала «непремѣнно» доставить по домамъ на слѣдующее утро. Она не выпустила изъ рукъ ни одного заказа, боясь, чтобы онъ не достался ея соперницѣ, недавно поселившейся въ той же самой улицѣ.

Она рѣшилась подстрекнуть падающій духъ своихъ мастерицъ и слегка кашлянувъ, чтобы привлечь вниманіе, начала такимъ образомъ.

— Объявляю вамъ, дѣвицы, что меня просили, чтобы нѣкоторыя изъ моихъ мастерицъ находились ныньче въ прихожей залы собранія съ запасомъ башмачныхъ лентъ, булавокъ и другихъ мелочей на случай какого-нибудь поврежденія въ дамскихъ нарядахъ. Я пошлю четверыхъ, самыхъ прилежныхъ.

Послѣднія слова были произнесены съ особеннымъ удареніемъ, но не произвели большого эфекта; дѣвушки были слишкомъ утомлены, чтобы помышлять о суетѣ и тщеславіи или о какихъ бы то ни было удовольствіяхъ въ мірѣ, кромѣ своихъ постелей.

Мистриссъ Мезонъ была весьма достойная женщина, но подобно другимъ достойнымъ женщинамъ имѣла свои слабости. Одною изъ нихъ (весьма естественною при ея ремеслѣ) было слишкомъ большое пристрастіе къ внѣшности. Вслѣдствіе этого она уже давно избрала мысленно четырехъ дѣвушекъ, наиболѣе способныхъ поддержать честь ея «заведенія» и втайнѣ приняла свое рѣшеніе, но обѣщать награду самой прилежной было все же очень ловко. Впрочемъ мистриссъ Мезонъ вовсе не подозрѣвала несправедливости такого поступка: она, съ свойственнымъ людямъ софизмомъ, умѣла увѣрить себя, что все то справедливо, чего ей хочется.