Элизабет Гаскелл - Крэнфорд (Без указания переводчика)

Воротясь, мы нашли, что обѣдъ былъ почти готовъ въ кухнѣ — такъ я полагаю должно бы назвать эту комнату, потому-что въ ней были дубовыя лавки и шкапы кругомъ камина, и только небольшой турецкій коверъ посреди каменнаго поля измѣнялъ обстановкѣ. Комнату эту легко можно было превратить въ прекрасную темно-дубовую столовую, перенеся печку и другія кухонныя принадлежности, которыя очевидно никогда не употреблялись, потому-что стряпанье происходило въ другомъ мѣстѣ. Комната, которая назначена была хозяиномъ для гостиной, была некрасиво и чопорно меблирована; но та въ которой мы сидѣли, называлась мистеромъ Голбрукомъ конторой, съ большимъ бюро возлѣ двери; тутъ онъ платилъ работникамъ ихъ недѣльное жалованье. Остальная часть хорошенькой комнаты, выдававшаяся въ фруктовый садъ и вся покрытая дрожащими тѣнями деревъ, была наполнена книгами; онѣ лежали на полу, покрывали стѣны, были разбросаны на столѣ. Онъ очевидно и стыдился и тщеславился своей расточительностью въ этомъ отношеніи. Тутъ были книги всѣхъ возможныхъ родовъ, но болѣе всего сочиненія поэтическія и дикія волшебныя сказки. Онъ очевидно выбиралъ себѣ книги сообразно съ своимъ вкусомъ, а не потому, что такая-то и такая считались классическими и имѣли успѣхъ.

— Ахъ! сказалъ онъ: — намъ, фермерамъ, ненадо бы терять много времени на чтеніе, но иногда нельзя удержаться.

— Какая хорошенькая комната! сказала миссъ Мэтти sotto voce.

— Какое пріятное мѣсто! сказала я громко, почти вмѣстѣ съ нею.

— Нѣтъ… если она вамъ нравится, возразилъ онъ:- но можете ли вы сидѣть на этихъ большихъ черныхъ кожаныхъ стульяхъ? Мнѣ эта комната нравится больше гостиной; но я думалъ, что дамамъ та покажется болѣе-нарядной.

Это точно было нарядное мѣсто, но, какъ многія нарядныя вещи, совсѣмъ некрасиво, не весело, не уютно, и потому, пока мы были за столомъ, служанка стерла пыль и обмела стулья въ конторѣ, и мы сидѣли тутъ во все остальное время.

Намъ подали пуддингъ прежде мяса, и я думала, что мистеръ Голбрукъ станетъ извиняться въ своихъ стародавнихъ обычаяхъ, потому-что онъ началъ:

— Не знаю, любите ли вы вновь-выдуманные обычаи…

— О, совсѣмъ нѣтъ! сказала миссъ Мэтти.

— И я также, сказалъ онъ. — Домоправительница непремѣнно хочетъ дѣлать по-своему; но я говорю ей, что когда я былъ молодымъ человѣкомъ, мы привыкли держаться строго правилъ моего отца: «нѣтъ бульйона — нѣтъ пуддинга; нѣтъ пуддинга — нѣтъ и мяса», и всегда начинали обѣдъ бульйономъ, потомъ намъ подавали жирные пуддинги, свареные въ бульйонѣ съ говядиной, а потомъ мясо. Если мы не съѣдали бульйона, то намъ не давали пуддинга, что мы любили гораздо-больше; говядина давалась послѣ всего и только тѣмъ, которые съѣдали бульйонъ и пуддингъ. Теперь начинаютъ сладкими вещами и перевертываютъ обѣдъ вверхъ дномъ.

Когда явились утка и зеленый горошекъ, мы съ смущеніемъ посмотрѣли другъ на друга; у насъ были только однѣ вилки; правда, сталь сіяла, какъ серебро, но что намъ было дѣлать? Миссъ Мэтти подбирала горошенки одну по одной, зубцами своей вилки, точно такъ, какъ Амине ѣла зернышки риса послѣ своего предварительнаго пира съ Гулемъ. (Намекъ на Тысячу и Одну Ночь.) Миссъ Поль вздохнула надъ нѣжными горошенками, оставляя ихъ нетронутыми на одной сторонѣ своего блюда, потому-что они выскользнули бы между зубцовъ вилки. Я взглянула на хозяина: горохъ летѣлъ цѣликомъ въ его огромный ротъ, пихаемый широкимъ круглымъ ножичкомъ. Я увидѣла, подражала, пережила! Друзья мои, несмотря на мой примѣръ, не могли собраться съ достаточнымъ мужествомъ, чтобъ сдѣлать несовсѣмъ-приличное дѣло; и еслибъ мистеръ Голбрукъ не былъ такъ сильно голоденъ, онъ, вѣроятно, увидѣлъ бы, что его славный горошекъ былъ унесенъ нетронутымъ

Послѣ обѣда принесли глиняную трубку и плевальницу; попросивъ насъ удалиться въ другую комнату, куда скоро обѣщалъ прійдти къ намъ, если намъ не нравится табачный дымъ, онъ подалъ трубку миссъ Мэтти, прося набить ее табакомъ. Это считалось комплиментомъ дамѣ въ его молодости, но казалось несовсѣмъ-приличной честью для миссъ Мэтти, которую сестра пріучила смотрѣть съ страшнымъ отвращеніемъ на всякій родъ куренія. Но если это и было оскорбленіемъ для ея утонченнаго вкуса, то было также лестно для ея чувства; и потому она томно набила крѣпкимъ табакомъ трубку, а потомъ мы удалились.

— Какой это пріятный обѣдъ у холостяка! сказала тихо миссъ Мэтти, когда мы усѣлись въ конторѣ. Надѣюсь только, что это не неприлично, какъ столько другихъ пріятныхъ вещей.

— Какое множество у него книгъ! сказала миссъ Поль, осматриваясь кругомъ: — и въ какой онѣ пыли!

— Мнѣ кажется, это должно быть похоже на одну изъ комнатъ великаго доктора Джонсона, сказала миссъ Мэтти. — Какой долженъ быть ученый человѣкъ вашъ кузенъ!

— Да! сказала миссъ Поль:- онъ много читаетъ; но я боюсь, что онъ принялъ весьма-грубыя привычки, живя одинъ.

— О! грубыя — слишкомъ жесткое слово. Я назвала бы его эксцентрическимъ; всѣ умные люди таковы! отвѣчала миссъ Мэтти.

Когда мистеръ Голбрукъ вернулся, онъ предложилъ прогуляться по полямъ; но двѣ старшія дамы боялись сырости и грязи; притомъ у нихъ только были невесьма-красивые капоры, чтобъ накинуть на чепчики: поэтому онѣ отказались; я опять была спутницей мистера Голбрука въ прогулкѣ, которую, какъ онъ говорилъ, былъ принужденъ сдѣлать, чтобъ присмотрѣть за работниками. Онъ шагалъ прямо, или совершенно забывъ о моемъ присутствіи, или принужденный молчать, потому-что курилъ трубку; однако, это было не совершенное молчаніе. Онъ шелъ передо мною нѣсколько согнувшись, заложивъ руки за спину; и когда какое-нибудь дерево или облако или проблескъ дальняго надгорнаго пастбища поражали его, онъ говорилъ вслухъ стихи громкимъ, звучнымъ голосомъ, именно съ тѣмъ самымъ выраженіемъ, которое придаетъ истинное чувство и умѣнье цѣнить. Мы подошли къ старому кедру, который стоялъ на другомъ концѣ дома:

— Удивительное выраженіе — слои!.. Удивительный человѣкъ!

Я не знала со мной ли говорилъ онъ, или нѣтъ, но я согласилась, что «удивительно», хотя ничего не поняла. Мнѣ, наконецъ, наскучило, что обо мнѣ забыли, и вслѣдствіе этого я принуждена молчать.

Онъ вдругъ обернулся.

— Да! вы можете говорить «удивительно». Когда я увидалъ обзоръ его поэмъ въ «Blakewood», я отправился сейчасъ и прошелъ пѣшкомъ семь миль до Миссельтона, потому-что лошади не были готовы и выписалъ эти поэмы. А какого цвѣта почки ясеневаго дерева въ мартѣ?

«Что онъ, сошелъ съ ума? подумала я. Онъ очень похожъ на Дон-Кихота».

— Я спрашиваю, какого онѣ цвѣта? повторилъ онъ съ пылкостью.