Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 3

Но онъ былъ живъ и лежалъ совсѣмъ тихо: не то спалъ, не то быль въ забытьи. Войдя къ нему въ комнату съ поднятымъ въ предостереженіе себѣ пальчикомъ, Белла тихонько поцѣловала Лиззи, но не сказала ни снова. Никто изъ нихъ не говорилъ. Всѣ сѣли въ ногахъ кровати въ безмолвномъ ожиданіи. И тутъ-то, среди ночного бдѣнія, сливаясь съ шумомъ рѣки и грохотомъ поѣзда, въ головкѣ Беллы снова поднялись вопросы: «Что такое скрывается въ глубинѣ тайны Джона? Какъ случилось, что мистеръ Ляйтвудъ никогда его невидалъ? И отчего Джонъ его избѣгаетъ? Когда же придетъ, наконецъ, время ея искуса, и она докажетъ своему милому мужу свою вѣру въ него и наполнить торжествомъ и радостью его сердце? Вѣдь онъ поставилъ это условіемъ. Она доставить торжество любимому человѣку, если выдержитъ искусъ». Это было начертано огненными буквами въ сердечкѣ Беллы.

Среди глубокой ночи Юджинъ открылъ глаза. Онъ былъ въ сознаніи и сейчасъ же спросилъ:

— Который теперь часъ? Вернулся ли нашъ Мортимеръ?

Ляйтвудъ подошелъ и отвѣтилъ за себя:

— Я здѣсь, Юджинъ. Все готово.

— Дорогой другъ, — проговорилъ съ улыбкой Юджинъ, — мы оба отъ всего сердца благодаримъ тебя… Лиззи, скажи имъ, какъ я радъ ихъ видѣть и какъ я былъ бы краснорѣчивъ если бъ могъ говорить.

— Это не нужно, — сказалъ мистеръ Мильвей. — Мы и такъ это знаемъ… Вы теперь получше себя чувствуете, мистеръ Рейборнъ?

— Я теперь гораздо счастливѣе, — сказала, Юджинъ.

— Но вамъ и лучше тоже? Не правда ли?

Больной обратилъ глаза на Лиззи, точно щадя ее, и ничего не отвѣтилъ.

Потомъ всѣ окружили постель, и Фрэнкъ Мильвей, раскрывъ книгу, началъ обрядъ, такъ мало совмѣстимый съ тѣнью смерти, столь неразлучный въ нашемъ умѣ съ расцвѣтомъ жизни, съ весельемъ, здоровьемъ, радостью и надеждой. Белла думала о томъ, какъ все это было непохоже на ея собственную веселую свадьбу, и плакала. Мистрисъ Мильвей плакала отъ жалости, которою было переполнено ея доброе сердце. Миссъ Дженни тоже плакала, закрывъ лицо руками, въ золотой бесѣдкѣ своихъ пышныхъ волосъ. Тихимъ внятнымъ голосомъ, съ подобающей простотой, произносилъ Фрэнкъ Мильвей слова обряда, склонившись надъ больнымъ, который не сводилъ съ него глазъ. Такъ какъ женихъ не могъ двинуть рукой, то священникъ только прикоснулся кольцомъ къ его пальцамъ и надѣлъ его на палецъ невѣсты. Когда оба произнесли обѣтъ, она положила свою руку на руку мужа и оставила ее такъ. Обрядъ былъ конченъ, и всѣ вышли изъ комнаты. Тогда она тихонько подложила руку ему подъ голову и положила голову на подушку подлѣ его головы.

— Отдерни занавѣски, дорогая моя, — сказалъ Юджинъ немного погодя. — Посмотримъ, какой-то выдался нашъ свадебный день.

Солнце всходило, и первые его лучи упали въ комнату въ тотъ мигъ, когда она, поднявъ шторы, снова подошла къ нему и поцѣловала его.

— Благословляю этотъ день! — сказалъ онъ.

— Благословляю этотъ день! — повторила Лиззи.

— Невеселая твоя свадьба, моя бѣдная, любимая жена! — проговорилъ Юджинъ. — Тебѣ достался несчастный калѣка, прикованный къ постели, умирающій, котораго тебѣ нечѣмъ будетъ даже вспомнить, когда ты останешься молодою вдовой.

— Мнѣ достался тотъ, о комъ я и мечтать не смѣла, — отвѣчала она. — Еще вчера я отдала бы цѣлый міръ только за право надѣяться, что онъ когда-нибудь будетъ моимъ.

— Ты бросила на вѣтеръ свое счастье, ты отреклась отъ себя, — сказала. Юджинъ, качая головой. — Но ты это сдѣлала потому, что такъ хотѣло твое золотое сердце. Мое оправданіе только въ томъ, что ты прежде сердце свое бросила на вѣтеръ, дорогая моя.

— Нѣтъ. Я отдала его тебѣ.

— Это одно и то же, моя бѣдная Лиззи.

— Молчи, молчи! Совсѣмъ не то.

Слезы показались у него на глазахъ, и она сказала ему:

— Не плачь, отдохни. Закрой глаза.

Онъ покачалъ головой:

— Нѣтъ, дай мнѣ насмотрѣться на тебя, Лиззи, пока еще можно… Моя храбрая, любящая дѣвочка! Героиня моя!

Теперь ея глаза наполнились слезами отъ его похвалъ. И когда онъ, собравъ всѣ силы, немного приподнялъ свою больную голову и положилъ ее къ ней на грудь, слезы обоихъ смѣшались.

— Лиззи, — заговорилъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, — когда ты увидишь, что я ухожу отъ тебя въ невѣдомыя страны, ты назови меня по имени, и, мнѣ кажется, я вернусь.

— Хорошо, милый мой Юджинъ.

— Ну вотъ видишь: я бы ушелъ, если бъ не это! — воскликнулъ онъ улыбаясь.

Спустя немного ей показалось, что онъ начинаетъ впадать въ забытье, и она произнесла спокойнымъ, нѣжнымъ голосомъ:

— Юджинъ, мой милый мужъ!

И онъ сейчасъ же очнулся:

— Вотъ опять! Сама видишь, какъ ты возвращаешь меня къ жизни.

И потомъ, когда онъ уже не могъ говорить, онъ все-таки отвѣчалъ ей легкимъ движеніемъ головы, лежавшей на ея груди.

Солнце было уже высоко, когда она тихонько встала, чтобы дать ему необходимыя лѣкарства и покормить его. Полная безпомощность этого распростертаго, разбитаго тѣла ужасала ее, но въ немъ самомъ, повидимому, ожила надежда.

— Ахъ, Лиззи, любимая моя! — проговорилъ онъ слабымъ голосомъ. — Какъ отблагодарить мнѣ тебя за все, чѣмъ я тебѣ обязанъ, если я выздоровлю?

— Не стыдись меня, и ты отблагодаришь меня съ лихвой, — отвѣчала она.

— Цѣлой жизни не хватитъ, чтобъ отблагодарить тебя, Лиззи.

— Такъ живи же для этого, живи для меня, Юджинъ. Живи, чтобы видѣть, какъ я буду стараться стать лучше, потому что я хочу, чтобы у тебя не было причинъ стыдиться меня.

— Ты жестоко заблуждаешься, моя милая дѣвочка.- (Еще ни разу, со дня своего несчастія, не напоминалъ онъ тономъ и манерой прежняго Юджина до такой степени, какъ въ эту минуту.) — А я, напротивъ, думалъ, что мнѣ, пожалуй, ничего не остается лучшаго сдѣлать, какъ умереть.

— И оставить меня жить съ разбитымъ сердцемъ?

— Я не то хотѣлъ сказать, дорогая моя. Я не объ этомъ думалъ. Я думалъ вотъ о чемъ. Изъ жалости ко мнѣ, несчастному калѣкѣ, ты такъ высоко цѣнишь меня, такъ хорошо обо мнѣ думаешь, такъ любишь меня…

— Богъ одинъ знаеть, какъ горячо я люблю тебя, Юджинъ!

— И Богъ одинъ знаетъ, какъ я цѣню это… Такъ вотъ: если я останусь живъ, ты увидишь, каковъ я въ дѣйствительности и разлюбишь меня.

— Я увижу, что въ моемъ мужѣ неисчерпаемый запасъ энергіи и рѣшимости и что онъ обратитъ ихъ на благо.

— Дай Богъ, чтобъ такъ было, моя Лиззи, — проговорилъ онъ грустно-шутливо. — Дай Богъ! Но, даже призвавъ себѣ на помощь все свое тщеславіе, я не могу этому вѣрить, — не могу, когда оглянусь назадъ на мою пустую, зря растраченную юность. Буду смиренно надѣяться вмѣстѣ съ тобой, но вѣрить не смѣю. Душу мою давитъ предчувствіе, что если я останусь живъ, я не оправдаю твоего добраго мнѣнія обо мнѣ, да и своего собственнаго, и я искренно думаю, что мнѣ лучше умереть.