Чарльз Ливер - Семейство Доддов за границей

— Обращаю на него, сэръ, сказалъ онъ важнымъ тономъ: — всевозможное вниманіе. Я стараюсь, при помощи фактовъ, мною упоминаемыхъ, объяснить всю важность затрудненій, соединенныхъ съ процесомъ или дуэлью, и разрѣшить, какой образъ дѣйствій можетъ доставить моему другу Гэмптону сочувствіе и одобреніе отъ общества. Я довольно-хорошо знаю жизнь, и вся моя опытность говоритъ одно: не должно уступать первому впечатлѣнію, надобно строго испытывать его. Нѣсколько часовъ назадъ, видя васъ въ извѣстной позѣ, я готовъ былъ сказать Гэмптону: «застрѣли его, какъ собаку». Теперь, признаюсь вамъ, Доддъ, я далъ бы ему не такой совѣтъ; теперь я не оправдываю, но и не осуждаю васъ, Доддъ — вникните въ смыслъ этихъ словъ. Улики слишкомъ-сильно говорятъ противъ васъ, но я не имѣю рѣшимости быть противъ васъ.

— Безъ рюмки рѣчь — сухая матерія, милордъ, сказалъ я: — не освѣжить ли намъ бесѣду стаканомъ вина?

— Прекрасная мысль! сказалъ онъ, садясь и кладя свои перчатки въ шляпу, съ видомъ человѣка, располагающагося провести время непринужденно и пріятно.

Трактирщикъ принесъ бутылку своего дивнаго штейнбергскаго и еще бутылку эйзенахскаго, которую рекомендовалъ нашему вниманію. Оставшись одни, мы налили стаканы, чокнулись по нѣмецкому обычаю, выпили и продолжали разговоръ:

— Еслибъ кто сказалъ мнѣ вчера, что я буду сидѣть въ этой комнатѣ и вы будете моимъ собесѣдникомъ, я назвалъ бы такого человѣка въ глаза клеветникомъ и лжецомъ! Вчера мнѣ хотѣлось угостить васъ пулею на-вылетъ.

— Уже ли, милордъ?

— Да; и вы представлялись мнѣ величайшимъ негодяемъ въ мірѣ. Я считалъ васъ чудовищемъ гнуснѣйшаго разврата.

— Очень-пріятно, что вы измѣнили свое мнѣніе, милордъ.

— Да, оно измѣнилось, признаюсь въ томъ. Если что я хорошо знаю, то именно человѣческую натуру. Другими науками я занимался неочень-прилежно, но человѣческое сердце изучилъ глубоко. Я знаю всю вашу исторію въ этомъ дѣлѣ, какъ-будто самъ былъ очевиднымъ свидѣтелемъ всѣхъ его подробностей. У васъ не было тутъ и мысли обольщать мистриссъ Г. Г.

— Ни малѣйшей, милордъ, и во снѣ не приходило въ голову.

— Знаю, знаю. Она пріобрѣла надъ вами власть, очаровала васъ, взяла васъ въ плѣнъ, Доддъ. Съ горячею, увлекающеюся натурою ирландца, вы не могли сопротивляться, вы не сопротивлялись. Вы попали въ сѣть — не отрекайтесь. За то я васъ и люблю, клянусь вамъ жизнью, люблю. Не думайте, что я лицемѣръ, ханжа.

— И не думаю васъ подозрѣвать въ томъ.

— Нѣтъ, я нe ханжа, сказалъ онъ рѣшительнымъ голосомъ: — я человѣкъ, видѣвшій свѣтъ, принимающій жизнь такъ, какъ она есть, невоображающій человѣческую натуру ни на волосъ хуже или лучше того, какова она дѣйствительно. Гэмптонъ женится на шестнадцатилѣтней дѣвочкѣ; она красавица, богата. Но что изъ того? она покидаетъ его, и какая участь постигаетъ ея богатство и красоту? Она разорена, совершенно-разорена. У него тяжба и, разумѣется, страшные убытки. Какая въ этомъ польза? Вознаградятъ ли двадцать, сорокъ, даже сто тысячъ фунтовъ за потерю блестящаго положенія въ обществѣ, за потерю любви этого плѣнительнаго существа? Нѣтъ, сэръ, не вознаградятъ, вы это чувствуете. Не высказывайте же сомнѣній. Не вознаградятъ, вы это знаете.

— Я вовсе не о томъ думалъ, милордъ. Я думалъ просто о томъ, что вашъ другъ едва-ли получитъ черезъ процесъ деньги.

— Что вы хотите сказать, сэръ? Развѣ васъ не осудятъ заплатить огромный штрафъ мистеру Горъ Гэмптону?

— Осудятъ, но я не заплачу.

— Противъ нежеланія вашего есть законныя средства. Продадутъ ваше имущество до послѣдней нитки; возьмутъ брильянты вашей супруги, снимутъ съ васъ даже фракъ…

— Насчетъ брильянтовъ мистриссъ Д. и моего гардероба не хлопочите: сумма, за нихъ вырученная, не будетъ слишкомъ-значительна.

— Наложатъ запрещеніе на ваши земли.

— Немного съ нихъ возьмутъ: онѣ ужь давно заложены.

— Всѣ источники вашихъ доходовъ будутъ открыты.

— О, я былъ бы очень-благодаренъ за такое открытіе! Вотъ ужь два мѣсяца, какъ Порсель не даетъ вѣсти о себѣ, и я не знаю, откуда достать хоть шиллингъ.

— Впрочемъ, говоря по совѣсти, что такое вознагражденіе по судебному приговору? сказалъ онъ: — пустяки, совершенные пустяки!

— Да, совершенно-согласенъ: пустяки! отвѣчалъ я.

— А сколько непріятностей надобно пройдти, чтобъ назначили его! Сколько денегъ надобно давать адвокатамъ: тому триста фунтовъ, другому четыреста фунтовъ, и нѣтъ конца этимъ сотнямъ; надобно вызывать сорокъ-семь свидѣтелей изъ Германіи въ Лондонъ, платить каждому отъ двухъ до десяти гиней суточнаго вознагражденія, уплатить каждому дорожныя издержки — сколько это будетъ стоить! И что же выйдетъ? Разоришь бѣдняка осужденнаго, самъ не получишь никакой выгоды. Это чистая глупость. Повѣрьте мнѣ, Доддъ, подобныя тяжбы пріятны только адвокатамъ.

— Совершенно увѣренъ въ томъ, милордъ.

— Нельзя не быть увѣрену, сказалъ онъ съ достоинствомъ. — Я ужь говорилъ вамъ, что я не ханжа. Я не хвалюсь добродѣтелями, которыхъ нѣтъ во мнѣ. Мнѣ случилось однажды быть точно въ такомъ же положеніи, какъ вы теперь. Правда, я былъ тогда молодъ. Повѣренный мужа былъ, къ-счастью моему, человѣкъ, знавшій меня и мои семейныя обстоятельства. Онъ прямо сказалъ мнѣ:

— Брукъ, дѣло кончится процесомъ. Васъ приговорятъ къ десяти-тысячамъ фунтовъ; издержки ваши по процесу будутъ простираться еще до трехъ тысячъ: можете ли вы заплатить?

— Нѣтъ, сказалъ я: — я младшій сынъ; мнѣ опредѣлено только восемь тысячъ, которыми я долженъ жить, потому не могу.

— Сколько же вы можете заплатить? сказалъ онъ.

— Двѣ тысячи могу, смѣло сказалъ я.

— Скажите: три, сказалъ онъ:- скажите: три.

— Я сказалъ: пожалуй, три. И дѣло было кончено; безславіе отвращено; репутація спасена; мнѣ осталось десять тысячъ чистой экономіи. Все потому, что и я и мужъ, мы оба были люди, видѣвшіе свѣтъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, будемъ судить хладнокровно. Заведись процесъ — мы оба разорились бы на адвокатовъ; теперь мы оба остались въ выигрышѣ. Правда, мужъ получаетъ меньше денегъ, но за-то не поднимается никакихъ сплетенъ. Жена избѣгаетъ стыда; отвѣтчикъ поплатился только четвертою долею того, что потерялъ бы въ процесѣ, и кромѣ того, избавленъ отъ грабительства адвокатовъ. Человѣкъ низкаго характера сказалъ бы: «какое мнѣ дѣло до репутаціи этой женщины? Я хочу защищать свое дѣло, хочу выиграть процесъ. Мнѣ нѣтъ надобности, что меня будутъ чернить адвокаты противника, будутъ позорить газеты, выставятъ меня въ каррикатурѣ на окнахъ магазиновъ». Онъ сказалъ бы: «Что мнѣ горевать о моей репутаціи? У меня нѣтъ ни сыновей, ни дочерей; отъ моего безславія некому страдать!» Я очень-хорошо знаю, что эти и многіе другіе резоны могли бы заставить человѣка съ низкою душою пожалѣть трехъ тысячъ фунтовъ и сказать: «Пусть будетъ, что будетъ. Начнемъ процесъ!» Но ни вы, Доддъ, ни я не такіе люди. Мы не можемъ смотрѣть на вещи такими глазами. Человѣкъ, знающій свѣтъ, отличается тѣмъ, что не только понимаетъ дѣло въ настоящемъ видѣ, но и понимаетъ его съ перваго взгляда. Онъ судитъ о всякомъ вопросѣ, инстинктивно зная напередъ, какъ объ этомъ подумаетъ свѣтъ, и говоритъ самъ себѣ: «конечно, есть въ этомъ дѣлѣ нѣкоторыя стороны, несовсѣмъ для меня пріятныя. Пожалуй, могъ бы я сказать, что и то не по моему вкусу, и другое мнѣ не нравится; но когда же бывали примѣры, чтобъ у человѣка заболѣлъ тотъ именно зубъ, боль котораго ему пріятна?» Я знаю, Доддъ, вы человѣкъ, довольно-видѣвшій жизнь; скажите же, случалось ли когда вашему сердцу радоваться, смотря на трактирный счетъ, или слыша въ передней вашей хорошо-знакомый голосъ неотвязнаго кредитора? Истинная философія состоитъ въ томъ, чтобъ уменьшать, повозможности, неизбѣжныя непріятности жизни. Согласны ли вы со мной?