Александр Хьелланн - Избранные произведения

«Гарман и Ворше» открывает собой цикл романов о семье Гарман, который в свою очередь входит в цикл книг о Ставангере, обнимающий все лучшее, что написал Хьелланн, и образующий своего рода «Человеческую комедию» Норвегии второй половины XIX века.

«Гарман и Ворше» — это роман о столкновении старого, уходящего времени — эпохи медленного созревания капиталистических отношений в недрах традиционного сословно-ограниченного и замкнутого уклада Норвегии — с новым, ознаменованным стремительным приобщением страны к зрелым формам общеевропейского капиталистического развития на том его этапе, когда все уродливые и бесчеловечные стороны капиталистического прогресса проявились уже в полной мере.

Жизнь, описанная в романе, это еще жизнь «старой, доброй Норвегии»: в городе почти безраздельно господствует устойчивый бюргерский быт, старинная фирма «Гарман и Ворше» сильнее и могущественнее всех новых, модернизированных предприятий, между хозяевами и рабочими сохраняются патриархальные отношения, дети подчиняются родительскому авторитету. Еще все по-старому, еще ничего не изменилось, и только кое-где робко пробиваются ростки каких-то новых явлений, отношений, идей. И все же читателю совершенно ясно, что этот, казалось бы незыблемый, уклад обречен на гибель, а будущее принадлежит тем новым общественным отношениям, которые пока только смутно намечаются.

В романе нет ничего застывшего, окостеневшего, все находится в движении, в развитии, в становлении, в борьбе. Это диалектическое ощущение жизни, органически присущее Хьелланну, как писателю переходного времени, определило не только проблематику романа и систему образов, но и особенности его построения — почти полное отсутствие больших описательных и повествовательных пассажей, которые Хьелланн вводит лишь в экспозиции или в наиболее значимых и эмоционально насыщенных частях романа, показ героев и даже пейзажа в движении, в изменении, обилие диалогов и косвенной речи, широкое обращение к простому предложению, как к средству убыстрения темпа рассказа, и т. д. Все эти особенности стиля Хьелланна еще усиливаются в дальнейшем и вырастают в очень своеобразную и стройную систему динамического изображения жизни через стремительную смену небольших эпизодов, порой напоминающих в своей отчетливости и зримости кадры фильма.

Хьелланновская концепция исторического, социального и культурного развития Норвегии раскрывается в «Гарман и Ворше» на жизни трех поколений семьи Гарман.

Непосредственно уже не фигурирующий в романе «старый консул», при котором торговая фирма «Гарман и Ворше» достигла наивысшего расцвета (об этом времени Хьелланн подробно рассказывает в другом своем романе — «Шкипер Ворше»), принадлежал к деловым людям того героического периода начала века, когда норвежская буржуазия была еще революционной силой и боролась за общенациональные интересы. Как представитель эйдсволлской Норвегии, он был связан с идеями Просвещения и рационализмом XVIII века и жил общественными интересами своего времени. Конечно, «старый консул» — купец, но купец, если можно так выразиться, «ренессансного» склада, делец в нем еще не поглотил человека, и поэтому он еще гармонически развитая, универсальная личность. Однако в следующем поколении тип «старого консула» как бы расщепляется на два начала. Его сын — «молодой консул» — унаследовал деловые качества отца, но зато «деловой человек» подавил в нем просто человека. В этом сухом, «до черта корректном» «молодом консуле» нет и следа блестящей разносторонности и размаха отца, но он образцовый коммерсант, воплощающий весь кодекс старомодных буржуазных добродетелей. А аристократическая изысканность и просвещенность «старого консула» возрождается в его младшем сыне Рикарде, который своей импульсивностью и абсолютной неискушенностью во всех практических делах является прямым отрицанием буржуазной предприимчивости. Но этот блестящий кавалер выступает в романе, как чужак и отщепенец, выброшенный за борт жизни.

Эта полная контрастность натур «молодого консула» и Рикарда не является только очередной вариацией излюбленного хьелланновского приема антитезы, а имеет глубокие корни в самой действительности и говорит о силе реализма Хьелланна. Объективным основанием ей служит тот процесс отчуждения буржуазной культуры от породившей ее среды, который становится все более заметным в буржуазном обществе по мере того, как оно все больше проявляет свой прозаический, своекорыстный характер. Так Хьелланн подходит к теме, которая в какой-то степени предвосхищает тему судьбы художника в буржуазном мире у Томаса Манна. Надо сказать, что «Будденброки» по своей концепции смены поколений буржуазной патрицианской семьи, по постановке вопроса о традициях буржуазной гуманистической культуры, по всей элегически-поэтической интонации, а также по самому колориту жизни торгового приморского города очень близки к «Гарман и Ворше» и, видимо, написаны под определенным влиянием хьелланновского романа.

Антитеза «молодого консула» и Рикарда — это антитеза бескрылого практицизма и беспочвенного порыва. И такая поляризация практики и духовности свидетельствует о глубоком кризисе той культуры, которую представляют герои Хьелланна.

Уходящий благородный, хотя и узкий, косный бюргерский мир сталкивается в романе с рождающимся миром зрелого капиталистического общества в лице алчных, наглых, лишенных «предрассудков», то есть совести и чести, дельцов (к которым относится и сын «молодого консула» Мортен), предприимчивых, корыстных священников и лакействующих чиновников.

Однако есть в романе еще одна сила, тоже порожденная новым временем. Это — «недовольные» (по первоначальному замыслу роман так и должен был называться), то есть неудовлетворенные, беспокойные, ищущие натуры, которые видят мертвящую убогость старых форм жизни так же, как и бесчеловечность новых, и поэтому безотчетно стремятся к какому-то обновлению норвежского общества. К ним сперва относится и молодой теолог Йонсен, который произносит смелую, почти вызывающую проповедь о необходимости жить не отступая от правды, но потом, под давлением пробста Спарре, быстро капитулирует.

Образ Йонсена полемичен и весьма существенен для понимания идейных позиций Хьелланна. Этим «энергичным и сильным» характером Хьелланн выразил свое недоверие к формальной этике, к кантианскому категорическому императиву, к отвлеченной проповеди морального ригоризма, которую Ибсен вложил в уста своего Бранда, короче говоря, ко всякой подмене назревающих в обществе конкретных освободительных устремлений требованиями в духе абстрактного волюнтаризма. Именно потому, что Йонсен стремился лишь к абстрактному воплощению воли, а не к разрешению определенной социальной задачи, пробсту было так легко переключить его на реакционную религиозную деятельность, которой он и отдался со всем рвением, присущим его максималистской натуре.