Сигрид Унсет - Мадам Дортея

В кухню он заходил уже несколько раз, но Туры там не было.

— Ты не знаешь, где Тура… Тура Оммундсдаттер, мне нужно поговорить с ней?…

— Тура? Верно, у себя дома, в Сюнстеволле. Она ушла еще спозаранок… — Вильхельму не понравилось, как служанка на него посмотрела.

И опять его охватили растерянность и страх, какие охватывают человека, который бредет во тьме и боится споткнуться о какое-нибудь невидимое ему препятствие, упасть в незамеченную волчью яму… Вот и матушка сегодня тоже была подозрительно молчалива и подавлена. Впрочем, он почти не смел смотреть на нее…

Наконец Вильхельм незаметно вернулся в большой дом. В зале Дортея и мадам Даббелстеен укладывали в корзины взятые взаймы медные кастрюли, а мадам Элисабет сидела в конце стола и отдавала распоряжения:

— Из Холена — оловянное блюдо и семь оловянных тарелок. Дай-ка взглянуть, на их вещах стоит знак, каким они клеймят свой скот… И еще четыре серебряных ложки…

Вильхельм проскользнул в соседнюю горницу. Там на кровати сладко спал ленсман, в уголке рта у него торчала длинная трубка, головка трубки упиралась в пол.

Перед маленьким окном стояли стол и кресло, на полке над окном лежало несколько книг. Мифология на французском — эту книгу бабушка привезла с собой из своего прежнего дома. Библия, сборники псалмов. Тетрадь, в которую были записаны сведения о болезнях домашних животных. Сборник проповедей на немецком, на нем было написано имя Хогена Халворсена: «Эту книгу я приобрел за один спесидалер и двадцать марок в Алтене anno Domini 1769». Наконец он нашел том, который назывался «Опыты прекрасных и полезных научных собраний Патриотического общества». Он забрался в кресло и начал читать рассказ о Сигрид, или «Любовь — награда смелых».

Раньше он не любил читать истории о любви. Но теперь все изменилось — действие происходило в языческие времена, когда люди верили в богов Фрейра, Тора и Одина, а герои были либо благородные воины, либо кровожадные негодяи. Прекрасная Сигрид, дочь Сювальда, была похожа на Туру, он сам был Отаром. Великан Хундинг, который напал на принцессу в лесу и хотел похитить ее, в сознании Вильхельма невольно предстал в образе Клауса, а коварная Рагнхильд чем-то напоминала мадам Даббелстеен.

Чем дольше он читал, тем больше его захватывала эта история. В тот день рано стемнело, и Вильхельму приходилось держать книгу у самого окна с желтоватым стеклом, которое было в грязных подтеках от капавшей с крыши воды. Он даже забыл, что у него болит красный, распухший глаз, заставляя себя разбирать сливавшиеся буквы…

Вильхельм вздрогнул, когда в горницу вошла его бабушка, — он пытался не упустить остатки дневного света, чтобы узнать, чем кончилась ложная свадьба Отара с Инсегундой и какие душевные муки переживала Сигрид, державшая им свечу. Это было так интересно, и ему казалось, что усадьба ярла Эббе словно слилась с большой усадьбой ленсмана. Он вскочил и предложил бабушке стул, с нетерпением ожидая разрешения укрыться где-нибудь со своей книгой.

— Останься, Вильхельм, — сказала мадам Элисабет. — Я хочу поговорить с тобой. Впрочем, ступай и приведи сюда своего брата, это касается вас обоих…

Вильхельм почувствовал, что бледнеет, лицо у него похолодело. Вот оно, чего он боялся весь день, не отдавая себе отчета…

— Ты уверена, что поступаешь умно, Элисабет? — донесся с кровати голос ленсмана Люнде.

— Эта чертовка Алет вытянула из Туры всю историю! — Мадам Элисабет села в кресло — ее лицо казалось в темноте большим желтым пятном. Она барабанила пальцами по столу. — Кто-то же должен внушить этим людям, что им следует держать язык за зубами. Нельзя принимать все так близко к сердцу, как это принимает бедная Дортея. Разреши мне самой все уладить, Хокон.

— Ладно, ладно. — Ленсман не без труда сел и поискал свои сапоги. — Ты лучше знаешь своих родных. — Он тяжело вздохнул.

На дворе было гораздо светлее, чем в доме. Сюртук Вильхельма промок, и он дрожал, пока бежал через двор. Он распахнул дверь старого дома, и в лицо ему ударил теплый воздух, насыщенный дымом и людскими запахами. В очаге пылали угли. Вокруг подсвечника, горевшего на длинном столе, виднелись лица картежников, синеватые от дыма пенковых трубок. Вильхельм отдал бы многое за то, чтобы спрятаться сейчас в самом темном углу комнаты. Однако он подошел прямо к Клаусу, стоявшему за спиной одного из игроков и глядевшего ему в карты. Он тронул брата за плечо:

— Бабушка хочет поговорить с тобой. Она ждет в горнице рядом с большой залой.

Клаус живо обернулся к Вильхельму, густо покраснел и вышел из дома в сопровождении Вильхельма. Уже во дворе Клаус обратился к брату, он был в бешенстве:

— Все-таки проболтался! Мне следовало догадаться об этом!

— Тупица!.. Мог бы сообразить, что это не я. Это Тура. Ты так напугал ее, что она побоялась оставаться в одном доме с тобой… Но ей пришлось объяснить, почему она не может остаться в Люнде, пока ты не уедешь.

На лице у Клауса вдруг появилось испуганное детское выражение, Вильхельм понял, что брату тоже страшно. Но Клаус еще продолжал хорохориться:

— Она боялась не только меня! — Однако вид у него был виноватый, когда он вслед за Вильхельмом вошел в залу.

Кто-то подбросил в камин дров. В свете пляшущего огня мадам Даббелстеен возле стола раскладывала белье для стирки. Матушки с ней не было…

Она была в горнице. Стояла рядом с креслом, в котором сидела бабушка. Свеча, горевшая на столе перед мадам Элисабет, подчеркивала траурное платье матушки с белой отделкой на черном и черным кантом на белом, ее лицо казалось таким же желтым, как у бабушки, глаза были заплаканы. В этой горнице с низким потолком она выглядела выше, чем была на самом деле, что-то в ее облике заставило Вильхельма вспомнить об оскорблении таких святынь, как добродетель, сыновний долг и тому подобных. Он не чувствовал за собой никакой вины — во всяком случае, сам он не находил ничего предосудительного в своем поведении, — но он еще никогда не видел матушку такой расстроенной. Ему всегда было легко разговаривать с ней, он не испытывал перед ней страха, но нынче его охватывал панический ужас при мысли, что матушке с ее серьезными и грустными глазами станет известна история про Туру.

Бабушка маленькими, полными пальчиками с острыми ноготками барабанила по кожаному переплету книги, которую он только что читал. Ее странные круглые глаза перебегали с него на Клауса, темные от табака ноздри слегка подрагивали. Однако Вильхельм сразу уловил, что бабушка воспринимает все не так тяжело, как мать, и даже заметил определенную доброжелательность, исходящую от нее, хотя она и сердилась на них…

Она была нарядна, даже красива, в воскресном платье и с узкой, отороченной кружевом повязкой на лбу, выглядывавшей из-под черной шелковой шапочки; золотисто-коричневая шелковая шаль, накинутая на платье из полушерстяной поблескивающей зеленью ткани, сшитое на городской фасон, была перекрещена на груди.