Жюль Валлес - Инсургент

Ну что ж, хорошо! Мы легли спать со слезами на глазах и свернули знамя, намокшее под дождем и вонявшее отсыревшей шерстью, тогда как оно должно было благоухать пороховым дымом.

Новые известия, еще более ужасные. Базен [155] Базен Ашилль (1811—1888) — французский маршал, командовал армией, занимавшей крепость Мец. 25 октября 1870 г. он предательски сдал пруссакам Мец и 170-тысячную армию. В 1873 г. был приговорен за это к смертной казни, которая была заменена ему ссылкой. изменил!

Правительство обороны знало это и скрывало.

— В ратушу!

Все кварталы, один за другим, договариваются отправиться вместе.

Пошли.

Но у Ла-Кордери группа собравшихся там приятелей задерживает меня, заявляя, что роты могут идти дальше и без меня, а им надо поговорить со мной в интересах народа.

— Надо обсудить, как руководить движением.

Но нас только семеро. Знаменитости отсутствуют. Бланки показался и затем исчез; точно так же и Вайян [156] Вайян Эдуард (1840—1915) — французский революционер, инженер и врач по образованию, член I Интернационала, бланкист; был членом Парижской коммуны и ее Исполнительной комиссии, делегатом просвещения. Впоследствии был одним из руководящих деятелей социалистического движения во Франции. В 1913 г. был выдвинут кандидатом на пост президента республики. . Самых популярных поглотили батальоны, пожелавшие иметь их с собой, и теперь они не отпускают их ни на шаг. В их числе и я: меня уже требуют, приходят за мной.

— Вентра! Вентра!

Ах, как наивны те, кто думает, что главари руководят восстанием!

Так называемый главный штаб дробится, разбивается на части, рассеивается, тонет в пучине человеческих волн.

Самое большее, если голова одного из этих вожаков вынырнет на мгновение, как бюст раскрашенной женской фигуры, вырезанной на корме корабля, которая то появляется, то исчезает по прихоти стихии, по воле волн.

Все же мы впятером или вшестером, стоя на краю тротуара, постановили, что вечером должна быть провозглашена Коммуна.

— Коммуна... решено.

— Идите же наконец, — зовет человек, которому поручено привести меня.

По дороге меня отбивают от моего сержанта, и захватчики полностью овладевают мною так же, как до того поступил он. Меня отделяют от толпы, поднимают на стул, вытащенный из трактира, и заставляют разглагольствовать. Импровизированным комитетом, создавшимся тут же, у бильярда, мне поручено составить прокламацию и обсудить в промежуток между двумя рюмками черносмородинной, кого следует «поставить у власти».

Выстрел!

Дети пищат и прячутся.

Наш трактирный комитет, состоящий из храбрых малых, решает, что наступил момент действовать. Мы пытаемся вернуть бегущих и направляемся к ратуше с намерением захватить ее.

— Она в наших руках, — говорит мне Уде; он как раз возвращается оттуда. — Ты ведь ничем не хочешь быть, не правда ли? — Ну так вернемся в свой квартал и останемся в предместьях среди никому не известных.

Я не посмел противоречить. А между тем мне очень хотелось бы пойти в ратушу, может быть даже получить там какой-нибудь боевой пост, стать чем-нибудь в восстании.

Уде заставил меня покраснеть за мои намерения, или, вернее, у меня просто не хватило смелости. С сожалением повернул я обратно.

Но Уде, который любит меня и сам пользуется моим уважением, яснее видит дело.

Уступим место другим и возвратимся к себе.

Впрочем, сначала поднимемся по лестнице Ла-Кордери.

Я застаю там семь-восемь человек и привожу их в замешательство сообщением о том, что, по словам Уде, новое правительство сформировано.

А они как раз были заняты составлением своего списка... как это было у трактирщика.

— Но наш долг — войти в состав этого правительства! — заявляет молодой адвокат в коротеньком синем пиджачке, стараясь принять эффектную позу. Он готов, если надо, умереть под знаменем восстания, но не откажется и от выгод, которые может принести его честолюбие, задорное, как и вихор его черного парика (он у него совсем такой, как у народных трибунов на гравюрах), которым он встряхивает на манер Мирабо, подергивая при этом своими тщедушными плечами.

Я только даром потерял там время. Вернулось еще несколько человек; мы расспрашивали друг друга, ссорились и ругались, словно византийцы [157] ...словно византийцы ... — «Византийскими спорами» называют пустые, отвлеченные дебаты в момент, когда на очереди стоят серьезные жизненные вопросы. , обсуждая, как надо вести себя с народом, — как будто этот народ подсматривал за нами в замочную скважину и ждал нас на лестнице, чтобы умолять стать его господами.

Кончено, я возвращаюсь к своим сарматам.

— Вы знаете, что в мэрии Ла-Виллетт остались национальные гвардейцы, не пожелавшие утром принять участие в движении?..

— Идем занимать мэрию Ла-Виллетт!

Я — в сабо. Мои почетные сапоги натерли мне ноги, и я надел эту деревянную обувь, завалявшуюся где-то в углу.

Поверх куртки я накинул поношенный, потертый плащ, ставший из синего зеленым... Но зато у меня сабля с портупеей.

Я обнажаю ее. И под дождем, падающим с серого туманного неба, шлепая по лужам, веду три десятка людей на улицу Фландр.

На нас жалко смотреть: с волос течет, штаны забрызганы грязью. На моем тесаке уже выступили ржавые пятна, а крылья у плаща намокли и поникли. Я похож на курицу, выскочившую из лохани с водой.

— Стой!

Вечное «стой» встречает меня у всех дверей с тех пор, как я появился на свет.

Но идущие за мной и промокшие насквозь люди выстроились в боевом порядке позади моего плаща, и он отряхивается, выпрямляется.

— Дорогу народу, хозяину власти!

Решетка открывается, и мы проходим.

— Теперь, когда ратуша в ваших руках!..

На дворе, битком набитом солдатами и ощетинившемся штыками, невообразимый шум.

— Шарф! Шарф!

Несколько командиров подбегают ко мне и опоясывают меня.

— Именем Революции назначаем вас мэром округа! — говорят они, затягивая на мне пояс... затягивая его слишком туго.

Они отпускают его немного; но теперь очередь за головой.