Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

— У меня Вайикро дрянное, гори оно огнем, — отвечает толстяк с черной как смоль бородой и темными глазами: таких изображали в старинных книжках с шутками про евреев. — Маленький ломтик рыбы, студня и вовсе нет, халу дают, только чтоб сказать над ней благословение, а потом за трапезой — один только хлеб.

Среди всей этой толпы, отодвинувшись к краю, на тощем мешке сидит молодой нищий в легких рваных одежках, с юношеской черной бородкой, обрамляющей бледное лицо, и непрерывно читает псалмы по молитвеннику с рассыпающимися страницами. Он чужой среди них. Здесь его никто не знает, никто раньше не встречал его в пути, и все хотят разузнать, кто он такой, затеять с ним торговлю.

— Парень, — спрашивает старик-нищий, — сколько у тебя кусков сахара? Я покупаю сахар.

— У меня нет сахара, — отвечает тот и продолжает читать псалмы.

— Может, у тебя пруты [107] Термин «прута» — от названия мелкой монеты, упомянутой в Талмуде. Здесь это одна из форм милостыни: клочки бумаги, которые можно было по установленному курсу обменять у казначея общины на деньги: допустим, еврей сдавал в общину копейку, ему выдавали пять прут номиналом в 1/5 копейки. Он мог теперь оделить пять нищих. Нищий, собрав пять прут у разных хозяев, шел к казначею и обменивал их на копейки. есть? — допытывается другой. — Даю грош за пять штук.

— У меня нет прут, — говорит юноша, не отрываясь от молитвенника.

— Пойдем со мной, — говорит слепой, — будешь меня вести, а что заработаем, разделим пополам.

— Я сам не знаю дороги, — отвечает юноша.

— А что ты знаешь? — спрашивают бедняки.

— Ничего.

— Что ты делаешь?

— Читаю псалмы.

— Сумасшедший! — говорит кто-то.

— Нет, жулик! — говорит другой. — Он не калека, да к тому же молодой, притворяется набожным, чтобы денег урвать.

— Если ему надо к почтенным беднякам, — кричит третий, с огненно-рыжей бородой и деревянной ногой, — пусть идет к моим внукам, погорельцам. А мы тут все простые нищие, бродяги…

— Хе-хе, проваливай отсюда!..

— А ну, нахлобучь-ка ему шляпу на глаза! — смеются они.

— Давайте откроем его мешок, может, там сокровище…

Вся орава осторожно придвигается к нему. Они ждут, что он начнет сопротивляться, но юноша продолжает читать псалмы. Они развязывают мешок и ничего там не находят. Только тфилин и камешек, чтобы уравновешивать мешок [108] Камешек служил противовесом: наверху, в устье мешка, делали узел, внизу второй узел с помощью камня, мешок вешали на плечо, посередине. Узел с камнем внизу уравновешивал узел наверху, так что мешок не сползал (подобный прием наблюдался у крестьян и в XX веке). .

— Оставьте его, — говорят сразу несколько бедняков, — у него ничего нет.

— Пусть уходит отсюда! — кричат другие. — Нам тут святош не надо!

— Пусть, пусть уходит! — кричит нищий с огненной бородой и деревянной ногой. — И так тесно, а я еще хочу кое-кого привести…

Он выходит за дверь и вскоре возвращается с чернявой женщиной, слепой на один глаз, одетой в мужскую капоту, подпоясанную веревкой.

— Шейндл, — говорит хромой, — залазь сюда, здесь тебе будет тепло. Пропустите ее.

Бедняки поднимают крик:

— Женщина в бесмедреше! Как можно! Шамес нас всех выгонит…

— Это не его жена, он увел ее у слепого! Она замужняя женщина…

— Пусть идет в богадельню!

Хромой выпячивает свою богатырскую грудь.

— Вы мне завидуете, — говорит он, — зависть вам всю печень проела. Она останется тут, со мной, и только попробуйте мне что-нибудь сделать!..

Он идет, мощно ступая. Одной рукой он поддерживает одноглазую женщину, другой отгоняет всех с дороги, отмахивается; с невероятной силой он упирается деревянной ногой в пол, становится и стоит, как стена, против всех. Затем толкает деревянной ногой юношу, читающего псалмы.

— Подвинься! — приказывает он. — Не то растопчу!

Нищие начинают шуметь.

— Не уступай ему! — кричат они молодому человеку. — Мы сейчас позовем шамеса. Мы тебя в обиду не дадим.

Молодой нищий не произносит ни слова. Он поднимается с места, берет свой мешок, покидает теплое запечье, садится у двери и продолжает читать псалмы.

— Дурень! — кричат ему вслед бедняки. — Теленок!

Юноша не отвечает, только читает псалмы.

Ближе к вечеру, когда люди приходят на дневную и вечернюю молитвы, все нищие выстраиваются у дверей бесмедреша. Каждый выставляет напоказ свое увечье и усердно молится. Впереди стоит рыжий великан с деревянной ногой. Одноглазую женщину он заранее спровадил и теперь молится. Деревянную ногу он выставил вперед, чтобы все ее видели. Во время молитвы он украдкой щиплет другого нищего, который хочет вылезти вперед и заслонить собой его деревянную ногу. Во время шминесре бедняки тихо переругиваются — так тихо, чтобы их не расслышали и подумали, что это они так молятся. Они впиваются друг в друга ногтями.

После молитвы горожане выбирают себе бедняков и забирают их домой на ужин и ночлег.

Бесмедреш пустеет. Шамес гасит лампы, оглядывается по сторонам, подходит к поминальным свечам, выискивает среди них бедняцкие — те, что вдовы ставят за упокой душ своих мужей-ремесленников, — быстро гасит их и прячет под биму [109] Бима — возвышение в синагоге, где находится стол для публичного чтения свитка Торы во время богослужения. . Затем, напевая, идет к двери, целует мезузу и выходит, но на пороге спотыкается обо что-то. Сначала он пугается.

«Мертвец!» — мелькает у него в голове. Мертвец, чью поминальную свечу он только что погасил.

Но вскоре к нему возвращается хладнокровие — хладнокровие шамеса, который в придачу к основной службе много лет работает могильщиком и знает, что мертвецов бояться нечего. Разглядев молодого человека, что сидит и читает псалмы, он сурово спрашивает:

— Ты кто?

— Чужак.

— Что ты делаешь?

— По миру хожу.

— А где ты был раньше? Во время молитвы?

— В бесмедреше.

— Почему ты не стоял у дверей с бродягами? Тебя бы кто-нибудь взял в дом на ужин.

Молодой человек молчит.

— Сейчас я тебя уже ни к кому не поведу. Что ты будешь делать?

— Сидеть и читать псалмы.

Шамес рассматривает чужака, оглядывает его со всех сторон и сердито бурчит:

— Экий телок.

Он подталкивает юношу ногой и решает оставить его здесь, у двери. Если этот бедняк не додумался встать перед бесмедрешем и найти хозяина, который взял бы его к себе, — он, шамес, не обязан о нем заботиться. Черт с ним! Но в тот же самый миг его осеняет мысль. Он вспоминает о Цивье — своей полунемой, засидевшейся в девках единственной дочери. И шамес задерживается на пороге.

— Ты кто? — спрашивает он чужака. — Холостяк? Вдовец?

— Скиталец, — отвечает тот.

— Как тебя зовут?