Иннокентий Федоров-Омулевский - Проза и публицистика

– Да... не совсем,– замялся Андрей Александрович.

– Какой же вы несносный, как я посмотрю на вас! Да говорите же, ради бога, откровеннее и по-человечески! – сказал серебряный голос с маленькой, чуть приметной досадой.– Объясните мне сперва, пожалуйста, что значит на вашем языке: "да не совсем"? Вы просто ищете ночлега... так ли и вас понимаю?

– Так...– решился, наконец, откровенно выговорить Андрей Александрович и сконфуженный чем-то быстро пошел от ворот, но отдавая сам себе отчета в этом порывистом движении.

– Подождите, куда же вы? Это даже невежливо! – остановили его.– Да вы и в самом деле (несносный) человек... извините! Куда вы, например, теперь направились?

– Мне совестно вас беспокоить... Я... я думал постучаться где-нибудь у других ворот.

– Где же это? Направо или налево, позвольте узнать?

– Налево,– отвечал Аргунов сконфуженно, возвращаясь к воротам и не зная еще сам, в какую бы сторону он отправился.

– Налево вас, прежде всего, примут собаки,– ответили ему коротко.

– Так я – направо...– проговорил он нерешительно.

– Там такие же собаки,– засмеялись с балкона.

– Что же я стану делать с собой? – задумался вслух Андрей Александрович.

– Не знаю, что вы теперь намерены делать с собой, но скажу вам, что вы должны были сделать с самого начала, как-я с вами заговорила: надобно было просто попросить у меня позволения, как более или менее у хозяйки этой избы – переночевать в ней; по крайней мере, мне так кажется.

– Согласитесь, это весьма неприятно... посудите сами...– начал было оправдываться Аргунов. Чрезвычайно неудачно и даже, пожалуй, грубовато немножко, хоть он и не подозревал этого. Его, однако ж, опять перебили.

– Не соглашаюсь и не могу судить, насколько это неприятно для вас, но положительно могу предложить вам у себя уголок... до завтрашнего утра, если только это вам неособенно – неприятно? – сказал серебряный голос лукаво-ласково.

– Помилуйте! Напротив... мне...

– Опять вы! Пожалуйста, поберегите ваши фразы для людей не простых. Со мной – без церемонии...

– Покорно вас благодарю, но...

– Что но?

– Я вас, может быть, обеспокоил...

– Это уже не ваше дело. Принимаете вы мое предложение пли нет?

– Принимаю, с удовольствием...– невольно сорвалось у Андрея Александровича с языка.

– Так подождите минутку: я скажу, чтоб вам отворили...

На балконе послышался шелест женского платья, и белое пятно исчезло. "А ведь, должно быть, она, в сущности, хорошая женщина, только резка немножко... Ну, да увидим!" – подумал Андрей Александрович, оставшись один и прислушиваясь, как где-то внизу стукнули дверью. Впрочем, мы беспристрастно должны сказать, что он подумал это не совсем спокойно; напротив (пусть нам извинят, что мы заимствуем у него же этот счастливый оборот речи), при мысли "увидим" в душе его сильно заговорило какое-то странное, ни разу не испытанное им еще тревожное чувство. Он даже, в другое время, не преминул бы задуматься над ним, но теперь ему уж отворяли ворота.

– Бог-таки не попустил вам, барин, пройти мимо нас! – с приветливым упреком сказала ему женщина, отворявшая ворота, в которой он тотчас же узнал по голосу молодую Русанову:– а мы с Ваней вас ждали, ждали... сейчас только хотели спать ложиться. Пожалуйте-ка!

– И вы разве здесь живете?

– Да как же... здесь! Эта барыня-то, с которой вы разговаривали, у нас только квартеру нанимает. Вы ужо теперь к ней на половину пожалуйте: она вас к себе велела просить... веселая чего-то такая, так и смеется! Вы тут, смотрите, не ушибитесь как-нибудь у меня – за мной следом идите. Вот ведь я вам давеча еще говорила, что не пожалеете, мол, коли зайдете, так нет ведь – пробежал мимо хозяйки! Ан и попались! – говорила молодая женщина, по-прежнему веселая и теперь совершенно довольная своим поздним гостем.

Они поднялись на крыльцо и вошли в сени. Здесь Аргунов приостановился было, чтоб вытереть о порог ноги, так как он из города не взял галош и некоторое время шел по грязи, но в эту самую минуту хорошенькая полная ручка с бирюзовым колечком на указательном пальце медленно и немного приотворила дверь направо, и хорошо уже знакомый Андрею Александрычу серебристый голос застенчиво-тихо сказал:

– Милости просим!

Аргунов очутился вдруг в светлой, уютной комнатке, ничем по напоминавшей обыкновенную избу, и сейчас же снял пальто, небрежно бросив его на стул у порога! Хозяйки, однако ж, здесь не было; он, входя, заметил только мельком и притом весьма неопределенно нечто стройное и грациозное, в белом кисейном платье, мелькнувшее за небольшую портьеру низенькой двери в соседнюю комнату. Андрей Александрии готов уже был смутиться отсутствием хозяйки, но его тотчас же вывел из затруднения знакомый голос, радушно сказавший из-за портьеры:

– Пожалуйста, без церемоний садитесь, курите и отдыхайте: папиросы и сигары лежат вон там, на угольном столике... найдете?

– Постараюсь найти...– сказал Аргунов, чтобы только сказать что-нибудь.

– Ну, хорошо, постарайтесь, если это для вас легче, чем подойти просто и взять...– рассмеялись за портьерой.– Впрочем, я сейчас и сама явлюсь к вам на помощь!

"Эдакая ведь булавка... нет-нет да и кольнет, бестия!" – весело, хоть и не без некоторого смущения подумал Аргунов; потом он достал из своего пальто папироску, закурил, молча сел на кресло и положительно осмотрелся на новом месте. "Клетка, кажется, по птичке!" – подумал он снова, внимательно оглядывая комнату.

В самом деле, это была премиленькая комнатка. Направо поместился уютно изящный диванчик, вокруг четыре такихиже кресла, перед диванчиком стол, покрытии узорчатой бархатной салфеткой; на столе горела стеариновая свеча в маленьком серебряном подсвечнике, лежала недоконченная работа – какой-то мудреный тамбурный воротничок, а на самом краю книга, заложенная, вероятно, на недочитанной странице простеньким, слоновой кости ножом для разрезывания листов. Андрей Александрович полюбопытствовал взглянуть на переплет и вдруг удивленно прочел почти вслух: Мицкевич. Он очень хорошо знал по-польски, основательно выучившись этому языку еще в университете от товарищей студентов-поляков. Теперь Аргунов полюбопытствовал еще и дальше – развернул книгу на том месте, где она была заложена, и глаза его еще с большим удивлением остановились на двух первых строках знаменитой импровизации в последней части поэмы Дзяды: это было весьма редкое в то время у нас, в России, парижское издание.

"Так вот мы что читаем! Эге!" – подумал Аргунов улыбаясь, лихорадочно потирая руки и вообще радуясь как-то по-детски своему нечаянному открытию. Затем, оправившись от этого невольного волнения и старательно продолжая обозрение своего временного убежища, Андрей Александрович обратил должное внимание на высокую этажерку, помещавшуюся в левом углу против той двери, куда он вошел за несколько минут перед этим; этажерка была вся заставлена книгами, книги были русские и французские, как показалось ему издали. Между этажеркой и столиком в переднем углу стояли у окна пяльцы, покрытые чем-то белым, из-под которого выглядывал с одного боку кончик какой-то мелкой бисерной работы; перед пяльцами он заметил особенного фасона кресло и на иолу скамеечку с вышитой гарусом подушкой. Быстро перебегая глазами с предмета на предмет, Андрей Александрыч, между прочим, не оставил также без внимания и чистые светло-зеленые обои комнаты, усмотрел белые как снег кисейные драпри на окнах и хорошенькие цветы, не пропустил даже в переднем углу миниатюрной, но художественно сделанной копии с известного "Святого семейства" Рафаэля, заменившей здесь образ, перед которым, однако ж, не было лампадки. Когда он наклонился, чтобы поднять случайно выпавшую у него из рук папироску, взгляд его остановился на красивом, хотя и не дорогом ковре, так что он с некоторого рода ужасом потом перенес от него глаза на свои довольно грязные сапоги и теперь только заметил, что такими же точно коврами был устлан и весь пол. В заключение своего обзора Андрей Александрыч встал, взял со стола свечу и поднес ее к небольшой картине в золоченой рамс, висевшей над диванчиком: картина оказалась превосходной копией с Рюисдаля. Всматриваясь в нее, он только что начал припоминать, что еще прежде видел где-то, чуть ли не в Эрмитаже, это мастерски написанное болото, как вдруг ему послышался сзади легкий шорох женского платья и приветливое: "Здравствуйте!", заставившее его мгновенно обернуться... О ужас! Перед ним, наконец, стоила сама владетельница серебристого голоса – таинственная, остроумная птичка этой хорошенькой клетки!