Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

На лицо Лизаветы Михайловны словно набежало темное облачко. "Саша",-- невольно повторилось у нее в голове, и как бы в ответ на это припомнилось ей и другое, слышанное перед тем, слово "Кристи". "Ничего нет странного в том, что старые друзья обращаются между собой по-приятельски",-- пыталась было думать встревоженная Прозорова. И однако, как ни старалась она уверить себя в этом, в глубине ее души что-то сильно и горячо протестовало против таких ласковых имен. Лизавета Михайловна даже немного рассердилась, мысленно доказывая себе, что подобное чувство слишком мелочно и недостойно хорошей, развитой женщины, что в нем сказывается только жалкое бесправное самолюбьице; а между тем, на самом деле, чем чаще раздавались в ее ушах эти ласковые имена, тем энергичнее заговаривал в ней внутренний протест, не поддаваясь никаким логическим доводам. Молодая женщина не могла выдержать, наконец, безмолвно подобной пытки, и когда Светлов обратился к ней с вопросом: о чем она так задумалась? -- Прозорова прямо ответила ему:

-- Мне пришло в голову, отчего у нас так редко можно встретить между мужчиной и женщиной такую открытую, прелестную дружбу, какую, например, я вижу между вами и Христиной Казимировной?

Александр Васильич зорко посмотрел на хозяйку.

-- Мне кажется, потому,-- сказал он просто,-- что у нас больше дорожат мнением общества, чем друзей.

-- И еще потому, я думаю,-- прибавила от себя Жилинская,-- что открытая дружба слишком стеснительна: от нее не так легко отказаться.

-- Проще сказать, выходит вот что,-- подхватил вслушавшийся в их спор Варгунин,-- что и самая дружба-то у нас -- редкость.

-- Пожалуй, я бы еще и дальше вашего, Матвей Николаич, пошел,-- заметил ему Ельников, отрываясь от разговора с Жилинским,-- я бы сказал, что дружба -- видоизмененное предательство...

-- Эк, батенька, куда уж вы хватили! Это еше доказать нужно,-- разгорячился Варгунин.

-- Можно и доказать,-- вызвался Анемподист Михайлыч.

-- Нет уж, доктор, не разочаровывайте нас, по крайней мере на сегодняшний вечер,-- обратилась к нему Лизавета Михайловна не то грустно, не то шутливо,-- сегодня мы все хотим быть друзьями, а не предателями... Не так ли, господа?

-- Ты, значит, Анемподист Михайлыч, такого же нелестного мнения и о нашей дружбе с тобой? -- спросил Светлов.

-- А то как же? Ведь мы двое, батюшка, не составляем исключений в природе, стало быть, не можем считаться исключениями и в данном случае.

Приятели горячо заспорили между собой.

Спор этот если и не совсем отвлек Лизавету Михайловну от занимавших ее перед тем мыслей, то по крайней мере отнял у них первоначальную раздражительность и дал молодой женщине возможность спокойно поддерживать разговор. Теперь она, в свою очередь, заговорила с гостьей мило, просто, искренно; рассказала ей многое о себе и многое узнала о самой Христине Казимировне из ее увлекательного, безыскусственного рассказа. Обеих женщин заметно потянуло друг к другу, хотя разница их характеров и резко обозначилась при этом.

Светлов, пересевший незадолго до того в угол, задумчиво прислушивался оттуда к оживленной беседе дам; им овладело почему-то в эти минуты то же самое неопределенно-пленительное чувство, какое испытывал он, полулежа на диване, после обморока, в столовой Жилинских. Александр Васильич наглядно сравнивал теперь этих двух женщин, анализировал каждую особенность в них, каждый оттенок в движениях, в речи,-- и чем дольше он всматривался, вслушивался, тем больше находил между ними и сходства, и разницы. Обе они, в своем роде, были одинаково прекрасны, одинаково умны; обе обнаруживали глубину и пылкость. Но у Христины Казимировны красивая внешность ярко бросалась в глаза, ум ее рассыпался какими-то блестящими искрами, в ее глубине не виделось дна, в пылу -- границы; а между тем из-за всего этого неявственно проглядывала то как будто усталость, то как будто надломленность. У Лизаветы Михайловны, напротив, внешность не поражала с первого взгляда; но зато малейшая черта ее дышала той неуловимой прелестью, от которой нельзя сойти с ума, но и нельзя отказаться, не почувствовав на всю жизнь какого-то странного, томящего пробела в ней. Ум Лизаветы Михайловны светился ровно в каждом ее слове, лишь изредка вспыхивая ярким пламенем; глубина ее была прозрачна, пыл имел пределы, однако ж только там, где дело шло о самой Прозоровой, а не там, где оно коснулось бы высших человеческих интересов,-- и за всем этим явственно виделась свежесть и бодрость глубоколюбящей, глубоковерующей души, способной на многое.

"Во всяком случае, обе они стоят одна другой",-- подумалось Светлову, когда его мысли невольно и незаметно, стали все больше и больше клониться на сторону хозяйки. Трудно сказать, как долго пробыл бы он в таком созерцательном настроении, если б слово "прокурор", громко упомянутое в разговоре Варгуниным, не обратило на себя внимания Александра Васильича.

-- Разве уж назначено следствие по фабричному делу?-- быстро спросил он, как будто очнувшись.

-- Вчера еще, говорит Матвей Николаич,-- ответил ему Жилинский.

-- Руководить следствием будет сам прокурор; это уж наверно известно,-- сказал Варгунин.

-- Ну, как вы думаете? легко мы отделаемся? -- полюбопытствовал Светлов.

-- У нас, батенька, легко отделываются только от кредиторов,-- иронически заметил Матвей Николаич.

-- Да еще от насморка,-- желчно прибавил Ельников.

-- А что за человек этот прокурор? -- продолжал выпытывать Александр Васильич.

-- Он добрый парень... за зеленым столом, когда с ним в карты играешь; впрочем, и тут обремизить любит,-- пояснил, улыбаясь. Казимир Антоныч.

Светлов рассмеялся.

-- Значит, человек, доступный страстям...-- весело заключил он, зажигая папироску.-- Дело! По крайней мере...

Отрывистый, несколько раз повторенный звон наружного колокольчика у кухни помешал дальнейшему изложению мысли Александра Васильича.

-- Кто бы это мог быть? -- сказала хозяйка, посмотрев на часы.-- Уж не Любимов ли... в розовом настроении?

А колокольчик все не унимался.

-- Нет,-- заметил Светлов,-- вряд ли Любимов покажется к вам в скором времени: я заходил к нему сегодня после обеда за объяснением по поводу известной истории с Рябковой, и он мне во всем чистосердечно покаялся; а я знаю, что в дни покаяния Евгений Петрович не любит показываться на глаза своим знакомым...

-- Любопытно, как же он объяснил вам эту историю?-- спросила хозяйка, с некоторой тревогой прислушиваясь к неумолкавшему звону.

-- Да очень просто: завел амуры с барыней, болтал с ней, что придет в голову,-- взболтнул, разумеется, и про нас. Нет! он тут совсем ни при чем, а если виноват, то, во всяком случае, неумышленно, просто... ветреность.

-- Извинялся, батенька? -- осведомился Варгунин.