Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 3

— Да, пока приглядываемся, — ответил Гарри.

— Вот мы и пришли. Вы, наверное, предпочитаете посидеть на воздухе, а не идти в мои апартаменты? Я также. С чего начать, говорите? — Глаза полковника засверкали. — Так, так… Все в нашем краю только начинается; единственное, чего нам не хватает для его развития, — это капитала. Уложите рельсы, и на землю сразу появится спрос. У подножья трона господня нет земель богаче тех, что лежат на запад отсюда. Будь мой капитал свободен, я бы вложил его в эти земли и вырастил миллионы долларов.

— Ваш капитал, я полагаю, вложен главным образом в плантацию?

— Частично, сэр, частично. Сюда я приехал в связи с одной небольшой операцией. Так, пустячок, ничего особенного. Кстати, джентльмены, простите меня за вольность, но в это время я обычно…

Полковник сделал паузу, но поскольку его знакомые никак не реагировали на достаточно ясный намек, он решил пояснить свои слова:

— Я стараюсь придерживаться определенного часа: в нашем климате иначе нельзя.

Поскольку и это откровенное проявление гостеприимных порывов полковника осталось непонятым, он вежливо проговорил:

— Джентльмены, не хотите ли вы что-нибудь выпить?

Полковник повел молодых людей на Четвертую улицу, в ресторан, расположенный на первом этаже, и там они приобщились к местным обычаям.

— Не это, — заявил полковник бармену, который привычным движением подвинул к ним бутылку скверного, явно кукурузного виски, будто другого заказа он и не ожидал, — не это! — И полковник махнул рукой. — Вон ту бутылочку отарда, прошу вас. Да, да! Никогда не пейте спиртных напитков низкого качества, джентльмены, особенно по вечерам да еще в здешнем климате! Вот это другое дело. Ваше здоровье!

Гостеприимный полковник, выпив свою порцию виски и пробормотав, что это не совсем то, «когда у человека свой винный погреб, он поневоле становится немного придирчивым», — заказал сигары. Однако те, что предложил бармен, не удовлетворили полковника; он жестом велел убрать их и принести гаванские сигары какого-то особого сорта: каждая в отдельной упаковке.

— Я курю только эту марку, джентльмены; они немного дороже, но вы скоро поймете, что в здешнем климате лучше не экономить на сигарах, а курить те, что получше.

Поделившись с ними столь ценными сведениями, полковник с удовлетворенным видом закурил ароматную сигару и небрежным жестом сунул два пальца в правый карман жилета. Однако там ничего не оказалось; на лице полковника появилась легкая тень недовольства, и он перенес пальцы в левый карман жилета. Не найдя ничего и там, он огляделся с самым серьезным и раздосадованным видом, обеспокоенно похлопал рукой сперва по правому карману брюк, потом по левому и воскликнул:

— Бог ты мой, какая досада! Бог ты мой, как это неприятно! В жизни со мной ничего подобного не случалось. Я где-то оставил бумажник. Постойте, кажется какая-то бумажка все-таки нашлась. Нет, черт побери, это только квитанция.

— Позвольте мне, — проговорил Филипп, видя, как расстроился полковник.

Филипп вытащил кошелек, но полковник заявил, что об этом не может быть и речи, и пробормотал что-то бармену насчет «следующего раза». Однако этот поставщик веселящего зелья никак не реагировал на его слова, и Филиппу все же выпала честь расплатиться за дорогостоящий «глоточек». Полковник многословно извинился и заявил, что за ним остается право угостить молодых людей «в другой раз, в другой раз».

Затем он пожелал своим друзьям спокойной ночи, и скоро они исчезли из виду, но Бирайя Селлерс и не подумал возвращаться в «свои апартаменты» в «Плантаторском»; вместо этого он направился в дальний квартал города, где жил на квартире у приятеля.

Письмо, которое Филипп Стерлинг написал Руфи Боултон, перед тем как пуститься на Запад в поисках счастья, застало ее в доме отца в Филадельфии. Это был один из самых приятных пригородных домов этого гостеприимного города, по своей территории одного из крупнейших городов мира, который давно стал бы центром нашей страны, если бы не помеха в виде кэмденамбойских песков [48] Кэмден и Амбой — пригороды Филадельфии, расположенные на левом берегу реки Делавар. , отрезавших его от Атлантического океана. Филадельфия движется к процветанию медленно, но верно; на ее гербе можно было бы изобразить черепаху — ту самую неторопливую, но зато восхитительно вкусную черепаху, которая превращает обед филадельфийца в королевское пиршество.

Быть может, виновата была весна, но в то утро Руфь казалась несколько встревоженной и не могла найти себе места ни в доме, ни в саду. Ее сестры ушли в город показывать гостям, приехавшим из провинции, Индепенденс-Холл [49] Индепенденс-Холл («Дворец независимости») — здание филадельфийской ратуши, построенное в 1732-1747 гг.; свое название получило после 4 июля 1776 г., когда с его ступеней была оглашена Декларация Независимости. Колледж Джирарда — здание, построенное в 1847 г.; в 1848 г. в нем, по завещанию филадельфийского миллионера Стивена Джирарда, были открыты школа и приют «для белых сирот мужского пола». Фэрмаунтовские фонтаны — фонтаны в загородном поместье Фэрмаунт, переданном владельцами в дар городу и впоследствии вошедшем в парковый ансамбль Филадельфии. , колледж Джирарда, Фэрмаунтовские фонтаны и парк — четыре достопримечательности, не увидев которых ни один американец не может умереть спокойно даже в Неаполе [50] Намек на известную итальянскую поговорку: «Vedi Napoli e poi muori!» «Повидай Неаполь, и можешь умереть!» . Но Руфь призналась, что она устала от этих достопримечательностей, так же как и от Монетного двора. Она устала и от многого другого. В то утро она попыталась сесть за рояль, немного поиграла, спела простую песенку приятным, хотя и чуть резким голосом, а потом уселась у открытого окна и принялась читать письмо Филиппа.

О чем думала она, глядя поверх зеленой лужайки и деревьев на Челтонские холмы? О Филиппе? Или о том мире, который он помог ей открыть своим вторжением в ее жизнь, скованную условностями и традициями? О чем бы она ни думала, по выражению ее лица было видно, что она предается не праздным мечтам. Потом она взяла в руки книгу — какой-то труд по медицине и, судя по всему, восемнадцатилетней девушке он должен был казаться не более занимательным, чем свод законов; однако вскоре лицо ее просияло, и она настолько увлеклась чтением, что не заметила, как на пороге появилась ее мать.