Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

С любопытством глядя на нее, Арбак думал:

«И у этого мерзкого существа сохранились человеческие чувства! Она все еще корчится на пепле, оставленном тем же огнем, который пожирает Арбака! Таковы мы все! Непостижимы страсти смертных, которые объединяют высших и низших».

Он молча ждал, пока колдунья успокоится. Она сидела теперь, раскачиваясь из стороны в сторону и уставившись неподвижными глазами на Арбака, и крупные слезы катились по ее мертвенно-бледным щекам.

– Это действительно печальная история, – сказал Арбак. – Но такие чувства можно испытывать лишь в юности, возраст ожесточает наши сердца, и мы можем думать лишь о себе; как нарастает с каждым годом новый слой на панцире краба, так и корка, покрывающая наше сердце, с каждым годом становится все толще. Забудь об этом безумстве молодости! А теперь послушай меня. Я жажду мщения и повелеваю тебе – повинуйся! Для этого я и разыскал тебя. Человек, которого я хочу уничтожить, встал на моем пути, несмотря на мои чары. Он весь соткан из золота и пурпура, из улыбок и взглядов, у него нет ни души, ни ума, нет ничего, кроме красоты – будь она проклята! – и, клянусь Орком и Немесидой, этот червь, этот Главк, должен умереть.

И, распаляясь с каждым словом, забыв о своей слабости, о своей странной слушательнице, обо всем, кроме мстительной злобы, египтянин большими шагами расхаживал по мрачной пещере.

– Главк! Ты сказал «Главк», о могущественный учитель! – воскликнула ведьма, и ее тусклые глаза загорелись ненавистью, которую у одиноких и отверженных рождают мелкие оскорбления.

– Да, так его зовут. Но какое значение имеет имя? Пускай оно через три дня станет именем мертвеца!

– Выслушай меня, – сказала ведьма после недолгого раздумья, в которое она погрузилась после слов египтянина. – Я твоя рабыня, слуга тебе. Пощади меня! Если я дам той, о которой ты говоришь, яд для Главка, меня непременно выследят – мертвые всегда находят мстителей. Мало того, грозный властитель; если узнают, что ты приходил сюда, если твоя ненависть к Главку станет известна, тебе самому понадобится все твое тайное искусство, чтобы спастись.

– А! – Арбак остановился как вкопанный.

Такова слепота страсти, которая постигает даже самых проницательных людей. В первый раз осторожному и осмотрительному Арбаку пришло в голову, какому риску он подвергает самого себя.

– Но, – продолжала ведьма, – если вместо снадобья, от которого перестанет биться его сердце, я дам ему другое, которое иссушит и расстроит ум, сделает того, кто его выпьет, ни на что не годным, жалким безумцем, погруженным во мрак, если он отупеет и состарится раньше времени, ведь твоя цель все равно будет достигнута, не так ли?

– О колдунья! Ты больше не слуга мне, а сестра, равная Арбаку! Насколько женский ум даже во мщении изобретательней нашего! Насколько хуже смерти такая судьба!

– А риска почти никакого, – продолжала ведьма, радуясь своему злобному плану, – потому что наша жертва могла лишиться рассудка из-за множества причин, которых люди побоятся доискиваться. Он мог быть в винограднике и увидеть нимфу [151], или само вино могло оказать такое же действие – ха-ха-ха! То, в чем могут быть замешаны боги, люди никогда не расследуют слишком тщательно. Но пусть даже случится худшее, пусть узнают, что это любовные чары, – не беда: ведь приворотное зелье нередко вызывает безумие, и даже той красавице, которая его опоит, будет оказано снисхождение. Могущественный Гермес, доволен ты моей хитростью?

– За это ты проживешь на двадцать лет больше, – отвечал Арбак. – Я заново проведу линию твоей жизни среди бледных звезд – Властитель Огненного пояса умеет быть благодарным. И, кроме того, колдунья, вот эти золотые орудия построят тебе жилье поуютней: сослужив мне службу, ты заработала больше, чем гадая на решете и на лезвии тысяче невежественных крестьян.

Сказав это, он бросил на пол тяжелый кошелек, который звякнул, радуя слух ведьмы, любившей сознавать, что она может купить удобства, которые презирала.

– Прощай, – сказал Арбак. – Смотри же, бодрствуй до утра, вари зелье. Ты заставишь повиноваться себе всех своих сестер, когда расскажешь на вашем сборище, что твой покровитель и друг – египтянин Гермес. Увидимся завтра вечером.

Не слушая напутствий и благодарностей колдуньи, он быстрыми шагами вышел из пещеры на лунный свет и поспешил вниз с горы.

Проводив Арбака до выхода, ведьма долго стояла, глядя ему вслед, и когда лунный свет озарял ее призрачную фигуру и мертвенно-бледное лицо, казалось, будто Арбак чудесным образом убежал от страшного Орка, а она, стоя впереди ужасной толпы теней у черных врат, тщетно молит его вернуться и вздыхает, мечтая вновь быть вместе с ним. Потом колдунья медленно вернулась в пещеру, со вздохом подобрала тяжелый кошелек, взяла светильник и прошла в самый дальний угол. Темный проход, который круто спускался вниз, скрытый валунами и скалами так, что его можно было увидеть, только подойдя совсем близко, открылся перед ней. Она спустилась вниз по этому мрачному коридору, который словно вел к чреву земли, и, подняв камень, положила свое сокровище в ямку, где при свете светильника заблестели монеты различного достоинства, полученные от доверчивых и благодарных людей.

– Люблю смотреть на вас, – сказала она, – потому что когда я вас вижу, то чувствую себя и впрямь могущественной. И я проживу лишних двадцать лет, чтобы накопить еще! О великий Гермес!

Ведьма снова завалила ямку камнем, прошла еще несколько шагов и остановилась перед глубокой ровной трещиной. Она нагнулась и услышала странный глухой грохот, который, если воспользоваться простым, но верным сравнением, напоминал скрежет ножа на точиле. Клубы черного дыма, завиваясь спиралью, врывались в пещеру.

– Тени сегодня расшумелись больше обычного, – сказала ведьма, встряхивая седой головой. Заглянув в щель, она увидела далеко внизу длинные огненные полосы. – Странно, – попятилась она. – Всего два дня назад был виден лишь тусклый далекий свет. Что же это предвещает?

Лисица, которая шла следом за своей хозяйкой, с тоскливым воем бросилась назад, в пещеру. Ведьма вздрогнула от ее беспричинного воя – в те суеверные времена это считалось дурным знаком. Она пробормотала заклятие и поспешила в пещеру, где, колдуя над травами, приготовилась исполнить волю египтянина.

– Он назвал меня старой дурой, – сказала она, меж тем как из бурлящего котла густо повалил пар. – Когда челюсть отвиснет, зубы вывалятся и сердце еле бьется, жалок тот, кто впадает в слабоумие. Но когда, – продолжала она с торжествующей улыбкой, – молодой, красивый и сильный вдруг лишается разума, это ужасно! Гори, огонь, кипи, вода, набухай, трава, варись, жаба, – я его прокляла, и да падет на него проклятье!