Шарль Костер - Легенда об Уленшпигеле

Так они выпивали и закусывали, беседовали о еретиках и сходились на том, что сколько их ни бей — все будет мало. И никогда между ними не возникало никаких разногласий; впрочем, единственным предметом спора служили им тридцать девять способов приготовления вкусного пивного супа.

Затем, склонив свои высокопочтенные головы на священнослужительские свои пуза, они похрапывали. Время от времени кто-нибудь из них продирал глаза и сквозь сон бормотал, что жизнь хороша и напрасно-де бедняки сетуют.

При этом-то святом отце Уленшпигель и состоял в причетниках. Он исправно прислуживал ему во время мессы, дважды наливал в чашу вина для себя и единожды для настоятеля. Звонарь Помпилий Нуман в этом ему помогал.

Однажды Уленшпигель спросил цветущего, толстопузого и румянолицего Помпилия, не на службе ли у здешнего настоятеля он стал отличаться таким завидным здоровьем.

— Да, сын мой, — отвечал Помпилий. — Затвори получше дверь, а то как бы кто не услышал, — прибавил он и заговорил шепотом: — Ты знаешь, что наш отец настоятель любит всякое вино, всякое пиво, всякое мясо и всякую живность. Мясо он хранит в кладовой, вино — в погребе, а ключи всегда у него в кармане. Когда спит, и то придерживает карман рукой… По ночам я подкрадываюсь к нему, к спящему, достаю из кармана, который у него на пузе, ключи, а потом не без опаски кладу на место, потому, сын мой, если он только узнает о моем преступлении, то сварит меня живьем.

— Ты берешь на себя лишний труд, Помпилий, — заметил Уленшпигель. — Потрудись однажды, возьми ключи — я по ним смастерю другие, а те пусть себе покоятся на пузе у его высокопреподобия.

— Ну, так смастери, сын мой, — сказал Помпилий.

Уленшпигель смастерил ключи. Часов в восемь вечера, когда его высокопреподобие, по их расчетам, отходил ко сну, он и Помпилий нахватывали всевозможных яств и питий. Уленшпигель нес бутылки, а Помпилий — еду, ибо он дрожал, как лист, окорока же и задние ноги не разбиваются, когда падают. Брали они иной раз и живую птицу, в каковом преступлении подозревались обыкновенно соседские кошки, за что их неукоснительно истребляли.

Затем два приятеля шли на Ketelstraat — на улицу гулящих девиц. Там они сорили деньгами и угощали на славу своих красоток копченой говядинкой, ветчинкой, сервелатной колбаской, птицей, поили орлеанским, бургонским, ingelschebier’ ом, который за морем называется эль, — вино и пиво лилось потоками в молодые глотки милашек. А те платили им ласками.

Но однажды утром, после завтрака, настоятель позвал их обоих к себе. С грозным лицом он яростно обсасывал мозговую кость из супа.

Помпилий дрожал всем телом, пузо его ходило ходуном от страха. Зато Уленшпигель был невозмутим и не без приятности ощупывал в кармане ключи от погреба.

Настоятель обратился к ним с вопросом:

— Кто это пьет мое вино и ест мою птицу? Не ты ли, сын мой?

— Нет, не я, — отвечал Уленшпигель.

— Может статься, звонарь причастен к этому преступлению? — указывая на Помпилия, вопросил настоятель. — Он бледен как мертвец, — должно полагать, краденое вино действует на него, как яд.

— Ах, ваше высокопреподобие, зачем вы возводите на звонаря напраслину? — воскликнул Уленшпигель. — Он и впрямь бледен с лица, но не потому, чтобы он потягивал вино, — как раз наоборот: именно потому, что он к нему не прикладывается. И до того он по сему обстоятельству ослабел, что, если не принять никаких мер, душа его, того и гляди, утечет через штаны.

— Есть же еще бедняки на свете! — воскликнул настоятель и как следует тяпнул винца. — Однако скажи мне, сын мой, — ведь у тебя глаза, как у рыси, — ты не видел вора?

— Я его выслежу, ваше высокопреподобие, — обещал Уленшпигель.

— Ну, да возрадуется душа ваша о господе, чада мои! — сказал настоятель. — Соблюдайте умеренность, ибо в сей юдоли слез все бедствия проистекают из невоздержности. Идите с миром.

И он благословил их.

А засим обсосал еще одну мозговую кость и опять хлопнул винца.

Уленшпигель и Помпилий вышли.

— Этот поганый скупердяй не дал тебе даже пригубить, — сказал Уленшпигель. — Поистине благословен тот хлеб, который мы у него утащим. Но что с тобой? Чего ты так дрожишь?

— У меня все штаны мокрые, — отвечал Помпилий.

— Вода сохнет быстро, сын мой, — сказал Уленшпигель. — А ну, гляди веселей! Вечерком у нас с тобой зазвенят стаканчики на Ketelstraat. А трех ночных сторожей мы напоим допьяна: пусть себе храпят да охраняют город.

Так оно и вышло.

Между тем подходил день св. Мартина. Церковь была убрана к празднику. Уленшпигель и Помпилий забрались туда ночью, заперлись, зажгли все свечи и давай тренькать на виоле и на волынке! А свечи горели вовсю. Но это были только еще цветочки. Приведя замысел свой в исполнение, Уленшпигель с Помпилием пошли к настоятелю, а тот, несмотря на ранний час, был уже на ногах, жевал дрозда, запивал его рейнвейном и вдруг, увидев свет в окнах церкви, вытаращил глаза от изумления.

— Ваше высокопреподобие! — обратился к нему Уленшпигель. — Угодно вам удостовериться, кто поедает у вас мясо и пьет ваше вино?

— А что означает это яркое освещение? — указывая на церковные витражи, спросил настоятель. — Господи владыко! Ужели ты дозволил святому Мартину бесплатно жечь по ночам свечи бедных иноков?

— Это еще что, отец настоятель! — сказал Уленшпигель. — Пожалуйте с нами!

Настоятель взял посох и последовал за ними. Все трое вошли в храм.

Что же там увидел настоятель! Все святые, выйдя из своих ниш, собрались в кружок посреди храма, видимо под предводительством св. Мартина, который был на целую голову выше всех и в руке, протянутой для благословения, держал жареную индейку. У других во рту или же в руках были куски курицы, гуся, колбаса, ветчина, рыба сырая, рыба жареная и, между прочим, щука в добрых четырнадцать фунтов весу. А в ногах у каждого стояло по бутылке вина.

При виде этого зрелища настоятель побагровел от злости и так надулся, что Помпилий и Уленшпигель опасались, как бы он не лопнул. Однако настоятель, не обращая на них внимания, с грозным видом направился прямо к св. Мартину, коего, должно думать, почитал за главного виновника, вырвал у него индейку и изо всей мочи хватил его по руке, по носу, по митре и посоху.

Не пожалел он колотушек и для других, по каковой причине многие святые лишились рук, ног, митр, посохов, кос, секир, решеток, пил и прочих знаков своего достоинства и мученической своей кончины. Затем настоятель с великой яростью и великой поспешностью, тряся животом, самолично потушил все свечи.

Ветчину, птицу и колбасу, сколько могли захватить его руки, он взял с собой и, переобремененный своею ношей, дотащил ее до опочивальни, и был он так расстроен и до того раздосадован, что почел за нужное опрокинуть раз за разом три большущих бутылки вина.