Леопольд Захер-Мазох - Шахиня

Императрица же подарила всем обвиняемым жизнь и заменила смертный приговор поркой кнутом.

Вечером, накануне дня приведения в исполнение приговора, вынесенного обеим соперницам царицы, в ее будуар был вызван палач. Мрачный человек смиренно вошел в комнату и бросился на колени перед монархиней, в небрежной позе расположившейся в кресле с высокой спинкой вблизи камина.

– Завтра ты будешь наказывать кнутом Лапухину, – заговорила красивая и жестокая деспотиня, поигрывая висевшим у нее на шее медальоном.

– Так точно-с, с Божьей помощью, матушка царевна, – с глубоким вздохом ответствовал палач и, когда Елизавета, на которую его близость, казалось, производила зловеще-брезгливое впечатление, отодвинула от него ногу, поцеловал то место на полу, которого она только что касалась.

– Ты мастер своего дела, – продолжала императрица.

– Слишком великой милости удостоился, – кротко заметил кровавый человек с улыбкой, которая, однако, указывала, что и ему подобные тоже могут чувствовать себя польщенными.

– Занимаясь одним бедолагой, Павловым, ты сумел великолепно исполнить мои требования...

– Ну, в таком особенном случае нужно ведь прикладывать все старания, – пробормотал виртуоз кнута.

– Итак, завтра соберись с силами, – проговорила царица, понизив голос до шепота, как будто в этот момент у нее были причины быть кем-то услышанной, – для тебя есть образцовая работенка. Эта Лапухина не только мятежница и преступница государственного масштаба, она одновременно и мой злейший враг. Тем не менее она не должна умереть. Она должна изведать все мучения, какие ты способен ей причинить...

Палач согласно кивнул.

– И... – в нерешительности помедлив, закончила оскорбленная в своем тщеславии женщина, – и... быть обезображена на всю оставшуюся жизнь; прежде всего разукрась для меня ее миловидное личико так, чтобы впредь оно стало похоже на совиную морду. Ты понимаешь, однако будь исключительно внимателен, чтобы ее не убить.

– Да, да, матушка, я все понимаю, – закивал кровавый человек со зверской ухмылкой, – ужо я-то ее разукрашу, будьте покойны, так, что ты от души порадуешься.

Кошелек с золотыми полетел к бравому мастеру, умеющему так замечательно удовлетворять намерения своей повелительницы, он поймал его обеими руками, еще раз поцеловал след царицыной ноги и затем неслышно выскользнул из помещения. Императрица осталась сидеть в размышлении, красивое лицо ее светилось радостью хищницы.

Она стояла у заветной цели. Еще день, и никто уже не посмеет ставить под сомнение тот факт, что она была самой красивой женщиной России, ибо не за государственную измену собиралась она покарать госпожу Лапухину, а только за преступление, суть которого заключалась в оспаривании у нее первенства в красоте.

На следующее утро царица проснулась гораздо раньше обычного, она явно не могла дождаться жуткого зрелища и сегодня одевалась с особой тщательностью, потому что в тот момент, когда она будет наконец освобождена от своей ненавистной соперницы, ей хотелось предстать во всей своей пленительной красоте и импозантной величественности.

Завершив туалет, она велела позвать Разумовского и спросила его, хорошо ли она выглядит.

– Обворожительно, – промолвил в ответ супруг.

– Уже пора, – сказала она теперь, взглянув на часы, – идем.

– Прости, но я прошу тебя избавить меня от участия в этой печальном действе, – ответил Разумовский.

Елизавета закусила губу, пожала плечами и отправилась без него к месту казни. Напротив здания Сената был возведен помост, вокруг которого строй гренадеров образовал каре. Огромные толпы народу и любопытных со всех сторон заполняли площадь. Сама императрица наблюдала за происходящим из окна сенатского здания. Приговоренные, – госпожа Лапухина, ее супруг, генерал-лейтенант Лапухин, ее сын Иван, графиня Бестужева, гвардии подпоручик Машков, князь Путятин [84] Путятин Иван – на самом деле граф, капитан гвардии Семеновского полка, участвовал также в прежних переворотах, но был реабилитирован Анной Леопольдовной. и статский советник Зыбин, – прибыли на открытых повозках под конвоем кирасиров и были препровождены внутрь каре.

У основания помоста им зачитали приговор. Они все до единого приговаривались к смертной казни, замененной на наказание кнутом и последующую ссылку; четверым первым кроме того еще должны были вырвать язык. Все с какой-то апатией выслушали весть о жестокой судьбе, уготованной им, и только госпожа Лапухина один раз глубоко вздохнула. Ее первой подручные палача и схватили, раздели до пояса и отвели на эшафот, где привязали к страшному пыточному столбу.

– Господи, сжалься надо мной, – пробормотала она, за тем начал работать кнут.

Вначале несчастная женщина держалась на редкость стойко, когда же беспощадные удары палача обрушились на ее нежную грудь, шею и лицо, она сперва начала дрожать, затем плакать и, наконец, громко душераздирающе кричать.

В этот момент на холодном мраморном лице царицы промелькнула улыбка, и пока стоны безумной боли ее жертвы приятно ласкали ей слух, она самодовольно считала удары. И всякий раз, когда удар палача опять попадал по лицу несчастной Лапухиной, она оживленно обращалась к свите и громко восклицала:

– Вот этот был хорош.

В завершение палач вырвал Лапухиной язык, затем прежде такая прелестная женщина, вся в крови, изуродованная, была снесена с эшафота. За ней на помост вывели графиню Бестужеву. Когда палач привязывал ее к столбу, она чуть слышно сказала ему:

– Если ты отрежешь мне только кончик языка, то будешь по-царски вознагражден.

После наказания кнутом палач и в самом деле отрезал ей лишь кончик языка, и очнувшись в повозке на обратном пути от обморока, она сунула ему в руку драгоценный, усыпанный бриллиантами золотой крестик, до той поры хранившийся у нее на груди.

Теперь настал черед и остальным отведать кнута. Царица отошла от окна – экзекуция, очевидно, больше не развлекала ее. Однако, когда молодой Лапухин, едва зажившие раны которого были снова разорваны кнутом, громко взмолился о пощаде и закричал точно дикий зверь, она вновь выглянула из окна и не отводила глаз от несчастного до тех пор, пока он не свалился без чувств.

Только теперь жестокость ее была утолена полностью, тщеславное, мстительное сердце оскорбленной женщины удовлетворилось, и она вместе с придворными вернулась во дворец, чтобы весело и с необычайным аппетитом отобедать.

Злополучные жертвы ее тирании и ревности после экзекуции были доставлены в деревню, расположенную в десяти верстах от Петербурга, где им позволили попрощаться со своими детьми. Потом их по двое усадили в крытые сани и отправили в изгнание.