Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

Ее взгляд вновь скользнул по гильотине и задержался на ней. Грубые красные столбы большой, но примитивной машины, охраняемой жандармами, возвышались над площадью. Рядом с гильотиной лежали на земле инструменты и открытый ящик. Запряженная в повозку обессилевшая кляча дремала, едва держась на ногах. Когда первые солнечные лучи скользнули по крышам и коснулись дымовых труб, Софья заметила, что почти все лампы и свечи уже погашены. Зрители в окнах зевали, а зевнув, смущенно смеялись. Кто-то ел, кто-то пил. Высунувшись из окон, люди перебрасывались замечаниями. Конные жандармы по-прежнему оттесняли разгоряченную толпу, гудевшую по краям площади. Софья увидела Ширака, прохаживавшегося в одиночестве. Джеральд куда-то подевался. Он не мог уйти с площади. Может быть, он вернулся в гостиницу и вот-вот зайдет проведать ее и узнать, все ли у нее благополучно. Почувствовав себя виноватой, Софья бросилась в кровать. Когда она в последний раз обводила взглядом комнату, здесь стояла тьма; теперь же стало светло, и видна была каждая мелочь. И все же Софье казалось, что у окна она проспала всего несколько минут.

Софья ждала. Джеральд не шел. До нее ясно доносился ровный гул голосов палача и его подручных. Их комната, подумала она, должно быть, находится в глубине коридора. Другие звуки в гостинице постепенно стихли. Прошла вечность, и наконец она услышала, как отворилась дверь и кто-то шепотом, по-французски, отдал приказание, в ответ прозвучало: «Qui, monsieur» [30] Да, сударь (фр.) . , и послышался шум на лестнице. Палач со своей командой спускался вниз. «А ты, — раздался сверху голос пьяного англичанина, все того же господина средних лет, который на этот раз переводил слова палача, — а ты возьмешь отрубленную голову». Послышался гогот, и подруга англичанина, продолжавшая изучение английского языка, повторила: «А ты восьмешь отрубленный голову». Снова смех. Потом в гостинице воцарилась тишина. Софья подумала: «Пока все это не кончится и Джеральд не вернется, я из постели не вылезу!»

Укрывшись простыней, она задремала и пробудилась от громогласных криков, визга и гама — проявлений человеческой звероподобности, далеко превосходивших ограниченный жизненный опыт Софьи. Хотя Софья заперлась у себя в комнате и находилась в полной безопасности, безумная ярость толпы, теснившейся по краям площади, внушала ей робость и ужас. Толпа вопила так, что, казалось, готова разорвать на куски даже лошадей. «Не встану», — прошептала Софья. С этими словами она поднялась, снова подошла к окну и выглянула наружу. Она была вне себя от страха, но ей не хватило внутренних сил, чтобы противостоять соблазну. Она жадно смотрела на освещенную солнцем площадь. Первым, кого увидела Софья, был Джеральд, вышедший из дома напротив; вскоре за ним появилась та девушка, с которой он вел беседу. Джеральд мельком бросил взгляд на гостиницу, а затем подошел как можно ближе к красным столбам, перед которыми теперь выстроились жандармы с обнаженными саблями. Рядом с прежней повозкой уже стояла еще одна, побольше, запряженная парой. Шум вокруг площади не стихал и даже сделался громче. Сотни две людей, допущенных за оцепление, и все, кто смотрел из окон, пьяные и трезвые, глядели в зловещем оцепенении, как и Софья, в сторону гильотины. «Я этого не вынесу!» — в ужасе подумала Софья, но не могла ни пошевелиться, ни перевести взгляд.

Время от времени толпа разражалась неистовым стаккато:

И в заключительном «Ah!» отозвалось что-то дьявольское.

Потом чудовищный, страшный рев, в котором дикая ярость толпы достигла кульминации, взлетел в небеса. Лошади, на которых истуканами сидели жандармы, вставали на дыбы, пятились и, казалось, вот-вот обрушатся на бушующую толпу. Толпа в последний раз попыталась прорвать оцепление, но ей это не удалось.

Из переулка, находившегося за гильотиной, спиной вперед вышел священник, высоко подняв зажатый в правой руке крест, а за ним появился сам герой события — связанный веревками красавец в сопровождении двух стражников, которые подпирали его с обеих сторон. Это был совсем юноша. Он отважно выпячивал подбородок, но лицо его было невероятно бледно. Софья заметила, что священник старается закрыть своим телом от узника гильотину — в точности как в анекдоте, рассказанном за обедом.

Кроме голоса священника, неразборчиво бормотавшего заупокойную молитву, с площади не доносилось ни звука. Теперь в окнах виднелись группы окаменевших зрителей, не отрывавших округлившихся глаз от процессии. У Софьи комок встал в горле, и рука, которой она придерживала занавеску, задрожала. Ей казалось, что центральная фигура — не человек, а скорее кукла, марионетка с заводом, имитирующая акт трагедии. Она увидела, как священник поднес к губам марионетки распятие и кукла, неловким, нечеловеческим движением пожав связанными плечами, отклонила крест. Когда же процессия повернула и остановилась, Софья ясно увидела, что шея и плечи марионетки оголены, а рубашка разрезана вдоль. Это было ужасно. «Зачем я смотрю на это?» — истерически спросила она себя, но не шевельнулась. Теперь жертва скрылась за спинами других людей. Потом Софья увидела, что узник лежит ничком под красным столбом, между опорами, по которым должен скользнуть нож. Теперь тишину на площади нарушало только позвякиванье конской упряжи. В строю перед эшафотом жандармы крепко сжимали свои сабли и смотрели прямо перед собой, не обращая внимания на привилегированных зрителей, которые выглядывали из-за их спин.

Софья ждала, оцепенев от ужаса. Она не видела ничего, кроме блестящего стального треугольника, повисшего высоко над головой распростертого в ожидании узника. Софья чувствовала себя заблудшей душой, слишком рано вырванной из своего убежища и уязвимой для самых злосчастных превратностей судьбы. Зачем она здесь, в этом непонятном городе, чуждом и враждебном ей? Зачем застывшими глазами взирает она на этот жестокий непристойный спектакль? Все чувства ее превратились в сплошную рану. Зачем? Еще вчера она была невинной робкой девушкой в Берсли, в Эксе, глупенькой девушкой, которой казалось, что нет ничего восхитительнее тайной переписки. Реальностью мог быть либо вчерашний день, либо сегодняшний. Зачем заточена она в эту омерзительную, неописуемо омерзительную гостиницу, где никто не приласкает ее, не успокоит, откуда никто ее не увезет?

Далекий колокол ударил один раз. Потом раздался односложный возглас — резкий, негромкий, беспокойный. Она узнала голос палача, имя которого слышала, но не запомнила. Послышался щелчок…

С ужасом и отвращением она опустилась на пол и, содрогаясь, закрыла лицо руками. На площади раздались крики — в ее ушах они грохотали, как выстрелы. Потом дикий вопль сдерживаемой жандармами толпы, которая, как и Софья, не видела, но слышала происходящее, заглушил все остальные звуки. Правосудие свершилось. Мечта Джеральда исполнилась.