Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

Прошло много времени — чуть ли не столетие, — и вот она действительно безошибочно разглядела женщину, сидевшую у ее постели. Женщина плакала.

— Почему вы плачете? — удивленно спросила Софья.

И другая женщина, помоложе, стоявшая у нее в ногах, ответила:

— И вы еще спрашиваете! Ведь это вы в бреду сделали ей больно, когда требовали дать вам ножницы.

Дородная женщина улыбнулась сквозь слезы, а Софья, устыдившись, заплакала. Дородная женщина была старой, повидавшей виды и неопрятной. Вторая была намного моложе. Софья не стала спрашивать, кто они такие.

Этот короткий разговор составил краткую интерлюдию, после которой Софья снова впала в беспамятство. Однако она больше не думала, что скоро умрет.

Потом ее сознание прояснилось. Софья поняла, что утром уснула и проснулась только вечером. Следовательно, ее не сажали в ванну.

— Я принимала ванны? — спросила она.

Перед нею стоял врач.

— Нет, — ответил он. — С ваннами покончено.

По выражению его лица Софья поняла, что опасность миновала. Более того, у нее возникло новое ощущение, словно после долгого перерыва в глубине ее тела снова забил источник физической энергии — сперва едва заметно, как родник. Пришло второе рождение. Софья не радовалась, радовалось ее тело — оно жило само по себе.

Теперь ее часто оставляли одну в спальной. Справа от кровати стояло пианино орехового дерева, а слева был камин с большим зеркалом над ним. Софья хотела посмотреть на себя в зеркале. Но до него было так далеко. Она попробовала сесть, но не смогла. Она мечтала, что когда-нибудь сумеет добраться до зеркала, но ни слова не сказала об этом тем двум женщинам.

Они часто заходили посидеть с Софьей и без конца болтали. Софья узнала, что полную женщину зовут Фуко, а вторую — Лоране. Иногда Лоране называла мадам Фуко по имени Эме, но обычно обращалась к ней по фамилии. Мадам Фуко звала Лоране только по имени.

В душе Софьи пробудилось любопытство. Но она ничего не разузнала, кроме того, что дом, где она очутилась, находится на рю Бреда, неподалеку от рю Нотр-Дам-де-Лорет. Смутно ей помнилось, что рю Бреда пользуется зловещей репутацией. Выяснилось, что в тот день, когда она ехала с Шираком, верхняя часть рю Нотр-Дам-де-Лорет была закрыта для проезда (это Софья и раньше помнила); извозчик свернул на рю Бреда, чтобы объехать, и как раз рядом с домом мадам Фуко Софья потеряла сознание. В этот момент мадам Фуко садилась в фиакр — однако она предложила Шираку внести Софью в дом. Им помог полицейский. Потом, когда пришел врач, выяснилось, что Софью перевезти никуда, кроме больницы, нельзя, но и мадам Фуко, и Лоране были решительно против того, чтобы кто-либо из друзей Ширака испытал ужасы парижской больницы. Ведь мадам Фуко довелось побывать там в качестве больной, а Лоране служила в больнице сиделкой…

Ширак не появлялся. Женщины много говорили о предстоящей войне {78} 78 …о предстоящей войне. — Речь идет о надвигавшейся франко-прусской войне, которая началась 19 июля 1870 года. .

— Как вы ко мне добры! — прошептала Софья, и глаза ее увлажнились.

Но они только руками на нее замахали. Ей нельзя разговаривать. Им как будто бы больше нечего было ей сообщить. Они сказали, что Ширак, наверное, скоро вернется, и тогда Софья с ним поговорит. Очевидно, обе они обожали Ширака. Они то и дело повторяли, какой он славный малый.

Постепенно Софья осознала, как долго и серьезно болела, как безгранично преданы ей обе женщины, на какие ужасные неудобства пошли они ради нее и как она ослабела. Софья видела, с какой силой привязались к ней женщины, и не могла уяснить себе причину, поскольку сама она для них ничего не сделала, в то время как они делали для нее все. Софья еще не знала, что подобная привязанность рождается только из благодеяния, сделанного другому, а не оказанного другими.

Софья неустанно копила силы и планировала, как, вопреки запретам, доберется до зеркала. Она изучала обстановку, тщательно готовилась, как узник, продумывающий побег из крепости. Первая попытка провалилась. Вторая удалась. Хотя Софья не могла двигаться без посторонней помощи, ей удалось, держась за кровать, дотянуться до стула и, толкая его перед собой, приблизиться к зеркалу. Это был волнующий и трудный путь. Потом она увидела в зеркале свое лицо — белое, невероятно исхудавшее, с огромными, безумными глазами; спина была сгорблена, как у старухи. Зрелище было печальное, даже жуткое. Софья так испугалась, что в ужасе отпрянула от зеркала. Она опустилась на пол рядом со стулом. Подняться она не могла, и в этом жалком положении ее и застали рассерженные тюремщицы. Отражение, которое Софья увидела в зеркале, куда яснее всего прочего говорило о серьезности ее болезни. Пока женщины укладывали бессильное тело пристыженной Софьи в постель, она повторяла про себя: «Странно сложилась моя жизнь!» Вместо того чтобы, как прежде, отделывать в мастерской дамские шляпки, она очутилась неизвестно почему в таинственной зашторенной спальной парижской квартиры.

В один прекрасный день мадам Фуко постучалась в дверь той комнатки, где жила Софья (и этот звук в дверь, помимо всего прочего, говорил о том, что выздоравливающая Софья вновь восстановлена в своих правах как личность), и крикнула:

— Мадам, придется оставить вас одну на час-другой.

— Зайдите, — сказала Софья, которая сидела в кресле и читала.

Мадам Фуко отворила дверь.

— Придется оставить вас одну на час-другой, — повторила она негромким голосом, резко контрастировавшим с тем криком, который только что раздался за дверью.

Софья кивнула и улыбнулась, и мадам Фуко тоже кивнула и улыбнулась. Однако тут же на лице мадам Фуко вновь появилось озабоченное выражение.

— Брат служанки сегодня женится, вот она и выпросила у меня два выходных дня… Как вам это понравится? Мадам Лоране дома нет. А я должна уйти. Сейчас четыре. Я вернусь ровно в шесть. Поэтому…

— Очень хорошо, — кивнула Софья.

Она с любопытством смотрела на нарумяненную и разряженную мадам Фуко, в платье из желтого туссора {79} 79 Туссор — легкая шелковая ткань. с голубыми разводами, ярких канареечных перчатках, голубом чепчике и с маленьким белым зонтиком, который в открытом виде едва закрыл бы ее плечи. Щеки мадам Фуко были густо напудрены, губы — накрашены, глаза — подведены. Ее более чем полная талия была весьма ловко замаскирована поясом, спущенным на обширные бедра. Результат стоил затраченных усилий. Наряд мадам Фуко не вернул ей молодости, но позволил почти полностью предать забвению тот грех, что ей за сорок, что она жирна, морщиниста и что вид у нее потрепанный. Ее поражение тем самым оборачивалось победой.