Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

— Ну-с, сударыня! — сказал он.

— Все, Эми, спасибо, — спокойно произнесла Констанция. Эми неторопливо вышла.

— Моете, значит, его, а Эми бездельничает, — сказал мистер Кричлоу.

— Да, — кивнула Констанция. Снежок сердито покосился на старика.

— А читали вы в газете насчет Софьи? — спросил мистер Кричлоу, протягивая ей «Сигнал».

— Насчет Софьи? — воскликнула Констанция. — Что стряслось?

— Ничего не стряслось. Но кое-что они разузнали. Напечатано в колонке «Стаффордшир день за днем». Вот! Я вам прочту.

Из жилетного кармана он извлек деревянный футляр и водрузил на нос вторую пару очков, потом, согнув острые колени, сел на диван и прочитал: «По нашим сведениям, миссис Софья Скейлз, владелица знаменитого пансиона Френшема на улице лорда Байрона в Париже»… такого знаменитого, что у нас никто о нем не слыхивал… «намерена прибыть с визитом в свой родной город Берсли после более чем тридцатилетнего отсутствия. Миссис Скейлз родом из хорошо известной и весьма респектабельной семьи Бейнсов. Она недавно продала пансион Френшема акционерному обществу, и мы не выдадим никакой тайны, если сообщим, что при этом была заплачена сумма, выражающаяся пятизначным числом». Вот так-то! — заметил мистер Кричлоу.

— И откуда газетчики это узнали? — прошептала Констанция.

— Господь с вами, почем я знаю! — ответил мистер Кричлоу.

Мистер Кричлоу погрешил против истины. Он сам сообщил эти сведения новому редактору «Сигнала», который, приступив к своим обязанностям, сразу убедился в любви мистера Кричлоу к прессе и умело этим пользовался.

— Жаль, что это напечатано именно сегодня, — сказала Констанция.

— Отчего же?

— Ах, не знаю, только жаль.

— Ну-с, сударыня, я двинусь дальше, — сказал мистер Кричлоу, собираясь уйти.

Не взяв газеты, он со старческой осторожностью сошел по лестнице. Интересно, что сам он не проявил любопытства насчет деталей ожидаемого приезда.

Констанция сняла фартук, завернула в него Снежка и положила собаку на уголок дивана. Потом она дала Эми пенни и спешно отправила ее за расписанием.

— Я думала, вы поедете на трамвае в Найп, — заметила Эми.

— Я решила ехать поездом, — ответила Констанция с холодной неприступностью, как будто ей предстояло решать судьбы народов. Она терпеть не могла, когда Эми, которая, к несчастью, все больше утрачивала великий дар послушания, отпускала подобные замечания.

Когда, тяжело дыша, Эми вернулась, она застала хозяйку в спальной, где та вынимала комки мятой бумаги из рукавов своей воскресной накидки. Эту накидку Констанция почти никогда не носила. Теоретически ее следовало надевать в церковь, если воскресенье выдавалось дождливое, практически же она висела в шкафу, потому что по воскресеньям вот уже которую неделю стояла прекрасная погода. Констанция недолюбливала эту накидку. Но не ехать же ей в Найп встречать Софью в накидке, которую она носит каждый день! Однако и лучшая ее парадная накидка не годилась для такого путешествия. Появиться перед Софьей сразу в лучшей накидке — это была бы печальная тактическая ошибка! Это бы не только привело к тому, что в воскресенье Констанция была бы одета хуже, но и означало бы, что она боится Софьи. Констанция и правда побаивалась Софьи, за тридцать лет Софья могла стать кем угодно, а Констанция осталась та же. Париж город не маленький, да и находится невесть где. От одной этой акционерной компании страх так и разбирает. Только подумать, что Софья собственными руками создала что-то такое, чем заинтересовалось и что приобрело акционерное общество. Да, Констанция побаивалась, но не собиралась обнаружить свой страх, надев не ту накидку. В конце концов она старшая. И есть же у нее гордость — и немалая, — спрятанная в тайниках сердца, таящаяся под ее добродушной, мягкой внешностью. Поэтому она выбрала воскресную накидку, в рукава которой, поскольку надевали ее редко, была напихана бумага, чтобы рукава не теряли формы и не «висели». Комки бумаги были раскиданы по постели.

— Есть поезд без четверти три. Приходит в Найп в десять минут четвертого, — услужливо сказала Эми. — Но если он опоздает, пусть даже на три минуты, а лондонский поезд придет вовремя, вы можете разминуться. Так что уж лучше ехать в два пятнадцать, вернее будет.

— Дай-ка я взгляну, — твердо сказала Констанция. — Пожалуйста, сложи бумагу в шкаф.

Она бы не послушалась Эми, но совет был здравый, и ей пришлось согласиться.

— Если, конечно, вы не поедете на трамвае, — сказала Эми. — Тогда можно и попозже выехать.

Но Констанция не хотела ехать на трамвае. Там она наверняка встретит знакомых, которые читали «Сигнал», и начнутся пустопорожние расспросы: «Едете в Найп встречать сестрицу?» И на этом утомительный разговор не кончится. А в поезде она сама выберет себе купе, и риск столкнуться с болтунами будет куда меньше.

Нельзя было терять ни минуты. И волнение, которое под маской спокойствия росло в этом доме с каждым днем, без всякого стеснения появилось на свет божий. Эми помогла хозяйке принарядиться, насколько это возможно, если не надевать лучшее платье, парадную накидку и чепец. Констанция откровенно обсуждала с Эми все детали. На время барьер между классами был убран. Много лет прошло с тех пор, когда Констанция в последний раз прихорашивалась с таким азартом. Она вспомнила те дни, когда, в полном параде перед уходом в церковь, она сбегала в воскресное утро вниз по лестнице и, красуясь на пороге гостиной, спрашивала Сэмюела: «Ну как?» Да, было время — она сбегала вниз по лестнице, как девчонка, а казалась себе тогда такой уравновешенной и зрелой женщиной! Констанция вздохнула, наполовину от острого сожаления, наполовину — от иронической нежности к той бойкой Констанции, которой не было еще тридцати. В свои пятьдесят с лишним лет она считала себя старухой. И была старухой. И у Эми появились ужимки старой девы. Поэтому и волнение в доме было «старушечьим» волнением и, подобно стремлению Констанции принарядиться, имело свою смешную сторону, которая была одновременно и трагической и заставила бы тупицу хихикать, истеричку — проливать слезы, а умного человека — с горечью думать о вечном земном обновлении.

К половине второго Констанция была одета — осталось только натянуть перчатки. Она еще раз посмотрела на часы, чтобы убедиться, что может спокойно обойти дом, не боясь опоздать на поезд. Она поднялась в спальную на третьем этаже, где когда-то спали они с Софьей и которую она со всем тщанием приготовила для сестры. Комнату проветривали целыми днями, ибо, кроме священника, приезжавшего на заседания Уэслианской методистской конференции в Берсли, никто в ней не жил с тех пор, когда время от времени у них в доме оставалась переночевать Мария Инсал. Сирил, когда приезжал, останавливался в своей старой комнате. У Констанции был большой запас солидной и прочной мебели, и в комнате, предназначенной для Софьи, солнечные зайчики скользили по полированному красному дереву. Кроме того, в комнате стоял запах мебельного лака — запах, которым хозяйка может только гордиться. Наконец, спальная была оклеена новыми небесно-голубыми обоями с новомодным «художественным» орнаментом. Это была комната в стиле Бейнсов. И Констанцию не волновало, откуда приезжает Софья, к чему привыкла Софья, в какую акционерную компанию превратилась Софья — с комнатой все было в порядке! Лучше не придумаешь! Довольно одного взгляда на салфеточки с вышивкой — хотя бы на те, что лежат на умывальнике, а на них — белый с золотом кувшин и прочие принадлежности. Конечно, класть такие салфеточки на умывальник, где их можно забрызгать, — безумие, но безумие возвышенное. Софья, если захочет, сама их уберет. Констанция гордилась своим домом: раньше эта гордость дремала, теперь — прорвалась наружу.