Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

— Не может быть! — воскликнул он, когда она рассказала ему о конце света. Это «не может быть» выражало крайнее удивление и живейшую озабоченность!

Но Констанция предполагала, что он будет несколько сильнее сражен, огорчен, ошеломлен, оглушен, поражен. Мысленно взглянув на себя со стороны, она убедилась, что чуть не забыла свою роль умелой, опытной замужней дамы.

— Мне придется заняться поисками новой прислуги, — торопливо произнесла она с великолепно разыгранной снисходительной и беспечной небрежностью.

Мистер Пови, по-видимому, считал, что Холлинз и Мэгги вполне подходят друг другу. Он ничего не сказал невесте, когда она явилась на последний перед сном звонок колокольчика. Насвистывая, он открыл свои счетные книги.

— Я, пожалуй, пойду наверх, милый, — сказала Констанция, мне нужно там как следует убрать.

— Ладно, — ответил он, — позови меня, когда управишься.

— Сэм! — крикнула она с верхней площадки винтовой лестницы.

Молчание. Нижняя дверь была закрыта.

— Сэм!

— Что? — донесся издалека его голос.

— Я уже сделала все, что надо.

И она побежала по коридору обратно — белая фигура во тьме, — и нырнула в постель, и накрылась одеялом до самого подбородка.

В жизни новобрачных бывают трудные мгновения. Если она вышла замуж за трудолюбивого приказчика, такое мгновение наступает, когда она впервые располагается в дотоле неприкосновенной спальной своих родителей, на постели, где она появилась на свет. Спальная отца и матери всегда представлялась Констанции если не приютом святости, то, во всяком случае, чем-то окутанным пеленой нравственного величия. Она не могла входить в эту комнату так, как входила в любую другую. Законы природы с их цепью смертей, зачатий и рождений постепенно одаряют такую комнату таинственной способностью раскрывать величие сущего и подчинять всех своему влиянию. На этом ложе с тяжеловесными украшениями — символе минувших времен — Констанция чувствовала, что допускает святотатство, совершает грех, что она порочная девочка, которой грозит наказание за скверное поведение. Всего лишь однажды она, совсем маленькая, провела ночь в этой кровати со своей мамой, отец тогда еще был здоров и куда-то уехал. Какой необозримой, огромной казалась тогда эта кровать! А теперь ей пришлось признать, что это просто кровать, как все другие. Маленькая девочка, которая, надежно прильнув к матери, спала на этой просторной постели, теперь представлялась ей трогательным младенцем, и образ этот разбудил в ней тоску. Ее охватили грустные воспоминания: смерть отца, побег дорогой Софьи, тяжкое горе матери и ее отъезд в самовольную ссылку. Она полагала, что знает, какова жизнь, знает, как она безжалостна. Она вздохнула, но вздох этот не был искренним, частично он должен был убедить ее, что она взрослая, а частично — помочь ей сохранить самообладание в этой пугающей постели. Ее тоска была ненастоящей, она была даже более мимолетной, чем гребешок пены, мелькнувший на волнах глубокого моря ее счастья. Смерть, горе и грех были для нее туманными призраками, безжалостный эгоизм счастья разгонял их одним дуновением, и их скорбные лица бесследно исчезали. Глядя, как она лежит на боку в кровати, отделанной красным деревом и кистями, видя ее пылающие щеки и открытый, но не наивный взгляд, крутой изгиб бедра, обтянутого одеялом, можно было бы подумать, что она никогда ничего не ведала, кроме любви.

В спальную вошел мистер Пови, новобрачный, он вошел быстро и решительно, держался отважно, хотя и несколько смущенно. «В конце концов, — пытался он подчеркнуть всем своим видом, — разве эта спальная чем-нибудь отличается от спальной в пансионе? Разве мы не должны чувствовать себя здесь уютнее? Кроме того, черт побери, мы женаты уже две недели!»

— Тебе не стыдно ложиться спать в этой комнате? Мне стыдно, — сказала Констанция. Женщины, даже опытные, бывают до глупости откровенными. Они не обладают ни сдержанностью, ни гордостью.

— Неужели? — высокомерно ответил мистер Пови, как бы говоря: «Какая нелепость, что разумное существо поддается таким причудам! По-моему, эта комната ничем не отличается от любой другой». Вслух он добавил, отвернувшись от зеркала, перед которым развязывал галстук: — Совсем недурная комната. — Это было произнесено беспристрастным тоном аукциониста.

Ему не удалось обмануть Констанцию ни на мгновение, она безошибочно определила его истинные чувства. Но его тщетные старания нисколько не умалили ее уважения к нему. Наоборот, благодаря этим стараниям она еще больше им восторгалась, они добавили новый узор на прочной ткани его натуры. В этот период их жизни она считала, что он во всем прав. Она нередко думала, что основой ее уважения к нему служили его честность, трудолюбие, искренняя склонность к добрым поступкам, деловая сноровка, привычка немедленно исполнять то, что нужно. Она безгранично восхищалась свойствами его личности, в ее глазах он представлял собой неделимое целое, поэтому она не могла восхищаться одними чертами и осуждать другие. Что бы он ни делал, было прекрасно, ибо это делал он. Она знала, что некоторые люди были склонны посмеиваться над кое-какими сторонами его натуры, а ее мать в глубине души допускала, что она заключила в какой-то мере неравный брак. Но все это ее не тревожило. Она не сомневалась в правильности собственных суждений.

Мистер Пови был на редкость методичным человеком; он принадлежал к той породе людей, которые должны все делать заблаговременно. Например, перед сном он укладывал свою одежду так, чтобы утром надеть ее как можно быстрее. Если ему нужно было переставить запонки из одной рубашки в другую, он это дело на завтра не откладывал. Будь это возможным, он бы причесывался накануне вечером. Констанции было приятно наблюдать за его тщательными приготовлениями ко сну. Она следила за тем, как он пошел в свою прежнюю спальную, возвратился оттуда с бумажным воротничком в руке и положил его на туалетный столик рядом с черным галстуком. Свой рабочий костюм он разложил на стуле.

— О, Сэм! — с волнением воскликнула она, — надеюсь, ты не собираешься опять носить эти противные воротнички! — Во время медового месяца он носил полотняные воротнички.

Сказано это было мягким тоном, но замечание само по себе свидетельствовало о недостатке такта. В нем скрывался намек на то, что мистер Пови всю жизнь облекал свою шею в нечто противное. Подобно всем людям, которые часто попадают в смешное положение, мистер Пови был чрезвычайно чувствителен к обидам. Он густо покраснел.

— Не знал, что они «противные», — резко сказал он. Мистер Пови был оскорблен и разгневан. Гнев обуял его неожиданно.