Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

В залу вошел мистер Кричлоу.

Аукционист снова произнес «А!» и добавил:

— Я всегда рад, когда приходят арендаторы. Это всегда добрый знак.

Он взглянул на аудиторию, ожидая одобрения. Но все, видимо, были слишком скованы, чтобы двигаться. Смущен был даже сам аукционист.

— Официант! Предложите вина мистеру Кричлоу! — воскликнул он, подгоняя буфетчика и как бы говоря: «Парень! Ты что ж не обращаешь внимания на мистера Кричлоу?»

— Да, сэр; сейчас, сэр, — отозвался официант, стараясь побыстрее разливать вино.

Аукцион открылся.

Взяв в руку молоток, аукционист кратко изложил биографию Уильяма Клюза Мерикарпа и, по исполнении сего благочестивого долга, предложил стряпчему огласить условия проведения аукциона. Стряпчий выполнил поручение, но с мучительной застенчивостью. Условия аукциона отличались длиннотами и были составлены явно на каком-то иностранном наречии, но аудитория выслушала это произведение ораторского искусства стоически, делая вид, что оно вызывает у них огромный интерес.

Затем аукционист начал громоздить друг на друга все эти «…лавка и жилые помещения и земельный участок со службами расположены и являются № 4 по Площади св. Луки». Констанция и Сирил вздрогнули, как будто их неожиданно обнаружили. Аукционист помянул Джона Бейнса и Сэмюела Пови тоном человека, понесшего тяжелую личную утрату, а затем выразил удовольствие по поводу присутствия «дам», имея в виду Констанцию, которая опять зарделась.

— Итак, джентльмены, что вы предлагаете за это знаменитое недвижимое имущество? Думаю, что не преувеличиваю, называя его «знаменитым».

Кто-то голосом запуганного преступника предложил тысячу фунтов.

— Тысяча фунтов, — повторил аукционист, затем сделал паузу, глотнул вина и причмокнул.

— Тысяча гиней, — произнес кто-то тоном человека, осуждающего себя за неправедное дело.

— Тысяча пятьдесят фунтов, — объявил аукционист.

Последовал долгий перерыв, усиливший нервное напряжение аудитории.

— Прошу, леди и джентльмены, — с мольбой воззвал аукционист.

Первый голос мрачно произнес:

— Тысяча сто фунтов.

Предлагаемые цены постепенно доросли до тысячи пятисот фунтов, главным образом, благодаря магнетической силе, излучаемой аукционистом. Теперь он стоял, повелевая окружающими. Он наклонился к стряпчему, и они о чем-то пошептались.

— Господа, — сказал аукционист, — рад сообщить вам, что торги открыты. — Его сдержанная, соответствующая положению, радость выразилась не столько в словах, сколько в интонации. Внезапно он с яростным шипением обратился к официанту: — Вы почему не угощаете тех джентльменов?

— Да, да, сэр, сию минуту.

Аукционист сел и, прихлебывая вино на досуге, вступил в беседу с секретарем, стряпчим и помощником стряпчего.

Он поднялся с видом победителя.

— Господа, предлагаемая цена — тысяча пятьсот фунтов. Мистер Кричлоу, прошу.

Мистер Кричлоу отрицательно покачал головой. Аукционист бросил учтивый взгляд на Констанцию, но она постаралась избегнуть его.

После многократных попыток уговорить присутствующих он с неудовольствием поднял молоток, делая вид, что намерен опустить его, и повторил этот жест несколько раз.

И тогда мистер Кричлоу сказал:

— Еще пятьдесят.

— Тысяча пятьсот пятьдесят, — сообщил аукционист, вновь напомнив официанту о его обязанностях. Сделав еще глоток, он произнес с притворной грустью: — Послушайте, господа, я надеюсь, вы не намерены отдать это великолепное хозяйство за тысячу пятьсот пятьдесят фунтов?

Но как раз это они были намерены совершить.

Молоток упал, и помощники аукциониста и стряпчего отвели мистера Кричлоу в сторону и вместе с ним начали что-то писать.

Никто не удивился, когда мистер Кричлоу купил и объект номер два, то есть свою собственную лавку.

Тотчас Констанция шепнула Сирилу, что хочет уйти. Они вышли, соблюдая неуместные предосторожности, но, как только оказались на темной улице, обрели естественные манеры.

— Ну, скажу я вам! Вот так так! — пробормотала удивленная и расстроенная Констанция.

Ей была отвратительна одна мысль, что владельцем ее дома станет мистер Кричлоу. Несмотря на принятое решение, она не могла заставить себя покинуть свой очаг.

Торги показали, что футболу не удалось полностью подорвать экономические основы общества в Берсли; проданными оказались всего два хозяйства.

На той же неделе, в четверг пополудни, парнишка, которого Констанция, в конце концов, наняла для закрывания и открывания ставней и для других работ, не подходящих хрупким женщинам, закрывал магазин. Пробило два часа. Все ставни уже были подняты, кроме одной, — в середине входной двери. Мисс Инсал и ее хозяйка обходили затемненную лавку, накрывая чехлами выставленные для обозрения товары; остальные мастерицы только что ушли. Бультерьер забрел в лавку, как обычно, к закрытию и примостился около угасающей печки. Здесь этот опытный сторож всегда спал; он еще не достиг почтенного возраста, но уже приближался к нему.

— Можешь закрывать, — сказала мисс Инсал подростку. Но, когда ставень поднимали вверх, на тротуаре появился мистер Кричлоу.

— Погоди, парень! — приказал мистер Кричлоу и, приподняв длинный фартук, медленно переступил через горизонтальный ставень, на котором крепились в дверном проеме вертикальные ставни.

— Вы надолго, мистер Кричлоу? — спросил парнишка, поставив ставень. — Или закрывать.

— Закрывай, парень, — решительно ответил мистер Кричлоу. — Я выйду через боковую дверь.

— Мистер Кричлоу пришел! — сообщила мисс Инсал Констанции каким-то особым тоном. И ее смуглое лицо медленно покрылось едва заметным румянцем. В сумраке лавки, куда свет пробивался лишь через несколько звездообразных отверстий в ставнях и через маленькое боковое окошко, даже самый острый глаз не различил бы этого румянца.

— Мистер Кричлоу! — тихо воскликнула Констанция. Она с негодованием относилась к тому, что он стал владельцем ее лавки. Она подумала, что он явился сюда в новой роли владельца, и решила доказать ему, что дух ее независим и свободен, что ей все равно, расстанется ли она со своим делом или сохранит его. Ей особенно хотелось обвинить его в том, что при их последней встрече он умышленно солгал относительно своих намерений.

— Вот так, сударыня! — обратился к ней старик. — Мы обо всем договорились. Может, кто и думает, что мы время зря теряли, но им-то какое дело.

Его маленькие, часто мигающие глаза были воспалены, кожа на бледном небольшом лице — покрыта сетью мельчайших морщинок, руки и ноги до того худы, что состояли, казалось, из одних углов. Уголки лиловатых губ были, как обычно, опущены, выражая некое тайное толкование мира; когда он всем своим длинным телом повернулся к Констанции, эту тайну сменила улыбка.